По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Дэвид Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 9. «Музыканты». 68
Два дня спустя по просьбе Глюка состоялось специальное представление «Похищения из сераля». Для Вольфганга это было большой честью — императорский капельмейстер считался самым знаменитым музыкантом в Европе и любимцем Иосифа II. Глюк был единственный композитор, на ком сходился музыкальный вкус Марии Терезии, Иосифа II и Марии Антуанетты.
Сразу после спектакля Глюк пригласил чету Моцартов к себе на обед. Вольфганг, с детства приученный Папой не слишком доверять этому человеку, тем не менее питал к нему глубокое уважение как к оперному композитору. Кроме того, Вольфгангу льстило, что Констанца тоже удостоилась приглашения. Он, не раздумывая, дал свое согласие.
Сидя в экипаже по дороге к дому Глюка на Михаэльплац, Вольфганг сказал Констанце:
— Встретиться с Глюком куда труднее, чем с императором. Это нам свадебный подарок, Станци. Очевидно, он решил поддержать меня.
— Но ты говорил, что он всегда стоял у тебя на дороге.
— Это говорил Папа. Когда в Вене без конца откладывали представление моей первой оперы, у Папы почему-то создалось впечатление, будто это интриги Глюка, хотя дело было в Афлиджио. И в Париже Папа запретил мне встречаться с ним. Собственно, Папа оказался прав. Глюк и Пиччинни — вот кто пользовался там успехом, а на меня просто не обращали внимания. Затем было отложено «Похищение из сераля», а потом и вовсе чуть не снято с постановки — и снова из-за оперы Глюка. Кроме того, мне не нравится его страсть к интригам и всяким козням. Может, нам вернуться домой?
Экипаж их уже въезжал на Михаэльплац. С первого дня женитьбы Моцарт находился в радостном, приподнятом настроении, и, несмотря на предубеждение, ему очень хотелось встретиться с Глюком, поэтому у Констанцы не хватило духа его отговаривать. Все же она спросила:
— Ты думаешь, он намеренно чинил тебе препятствия?
— Откуда мне знать? Может, теперь нам удастся выяснить.
— Ты ведь любишь его музыку?
— Настолько, что готов простить ему все остальное.
— Ну, тогда в чем же дело?
Вольфганг подал ей руку, помог выйти из экипажа с такой галантностью, словно она была самой красивой и почитаемой из всех знатных дам Вены. Пышность особняка императорского капельмейстера обязывала их держаться соответственно.
Вольфганг пришел в восторг от расположения глюковского дома: напротив Бургтеатра, неподалеку от Гофбурга — идеальное место для дома придворного музыканта.
Вольфганг наслышался рассказов о широком образе жизни маэстро и, пока ливрейный лакей вел их через анфиладу комнат к хозяину, убедился, что в этом много правды. Комнаты поражали великолепными гобеленами, дорогими коврами, хрустальными канделябрами, резной мебелью, стены и потолки украшал позолоченный лепной орнамент. Гостиная, где сидел страдавший подагрой Глюк, положив на диванную подушку больную ногу, не уступала в роскоши королевским покоям Шёнбрунна. Папа не так давно писал Вольфгангу, что Глюк весьма выгодно женился: с того дня как Марианна Пергин, старшая дочь богатого банкира, стала его женой, Глюк был избавлен от всяких материальных забот и мог сочинять музыку исключительно по своему вкусу.
Кристоф Виллибальд Глюк при виде гостей с трудом поднялся, отметив про себя: «До чего же еще молод этот Моцарт!» Вольфганг, отвешивая поклон, вспомнил, что его соперник тоже получил орден Золотой шпоры из рук папы римского, с той лишь разницей, что маэстро было при этом сорок два года, а ему едва исполнилось четырнадцать.
— Прошу вас, синьор кавалер, не вставайте, — сказал Вольфганг. — Ваше приглашение для нас большая честь. Разрешите представить вам мою жену Констанцу.
— Очень рад, Моцарт, очень рад, — сказал Глюк своим надтреснутым, хрипловатым голосом. — Примите мои поздравления. Вы, как я слышал, поженились совсем недавно.
— Да. И счастливее пары не найти во всей империи, маэстро.
— Сколько времени вы женаты? Три дня?
— Четыре!
Голос Вольфганга был таким блаженно счастливым и юным, что Глюк невольно позавидовал: давно он не испытывал подобных чувств.
— Жена скоро выйдет, — улыбнувшись, сказал Глюк. — Она никому не доверяет приготовление моего обеда.
Репутация Глюка-обжоры ничуть не уступала его репутации знаменитого музыканта; год назад с ним случился удар, и с тех пор правая рука его безжизненно повисла. Лицо, старое, сильно изуродованное оспой, было неприветливо. Но он считался интереснейшим и умнейшим собеседником и одним из самых искусных интриганов во всей Европе.
— Я счастлив, Моцарт, что вы согласились отобедать с нами, — сказал Глюк. — На его величество произвела большое впечатление ваша победа над Клементи.
Интересно, что у Глюка на уме, подумал Вольфганг, но вслух сказал:
— Спасибо, синьор кавалер. Вы один из немногих людей, чье мнение я ценю.
— Верю. Вы даже оказали мне честь, имитируя меня, Моцарт.
Не имитировал, а улучшал, подумал Вольфганг, но снова вежливо поклонился и любезно ответил:
— Нужно учиться везде, где можно.
Глюк не успел ответить — в гостиную вошла его полная пожилая жена и пригласила всех в столовую. И хотя держалась она любезно, внимание ее было полностью сосредоточено на муже. Госпожа Глюк ясно давала всем понять, что муж ее — великий человек, и даже его манера есть была исполнена для нее глубокого смысла, хотя Глюк поглощал пищу с такой жадностью, что Вольфгангу сделалось неловко, и во время обеда он молчал.
Глюк закончил трапезу, вид у него сделался блаженный, он рыгнул и сказал:
— Знаете, Моцарт, мне было пятьдесят, когда меня наконец признали. Куда вы так спешите?
— Спешу? Мою первую оперу поставили, когда мне исполнилось двенадцать.
— Но вы же были вундеркиндом, — раздраженно возразил Глюк, словно с этим обстоятельством приходилось мириться, но отнюдь им не восхищаться.
— А что вы думаете о «Похищении», синьор кавалер? — спросила Констанца.
— Вдохновенно. Мелодично. Типичная опера начинающего композитора.
— Начинающего?! — воскликнул Вольфганг. — Да ведь это моя десятая опера!
— И она сентиментальна, наивна, романтична, а в великодушие, которое паша проявляет к Бельмонту, я, например, никак не могу поверить.
Вольфганг молчал, хотя ему очень хотелось возразить Глюку.
— И все-таки ваша музыка оживила либретто, придала ему обаяние, которое отсутствует в стихах. Во многих местах музыка трогает за живое.
— Благодарю вас. Впервые я почувствовал и полюбил оперу, услышав вашу оперную музыку.
— А теперь?
— Если там, где я нахожусь, идут оперы Глюка, я обязательно их слушаю. Люди, любящие пение, должны слушать такую музыку, как ваша.
— Вы удивительно любезны, господин Моцарт.
— Кавалер Глюк, что касается мелодичности музыки, то с вами не сравнится ни один композитор.
— А какое место вы отводите себе?
— Где-нибудь между изяществом и красотой, — ответил Вольфганг и встал между госпожой Глюк и Констанцей. — Я также считаю себя счастливейшим из мужей.
— Я слышал, вы далеко не всегда бываете столь лестного мнения о других.
— Чепуха! Обычно меня гораздо больше занимает другое — работа, которую я делаю. И которую, подобно «Похищению», чуть не снимают с постановки.
— Придет время, когда творения Моцарта будут вытеснять оперы других композиторов. Как, по вашему мнению, вас вытеснил я. О, мне известно, постановка «Похищения» была отложена из-за «Альцесты». Но ведь в музыке не может быть равноправия, как, впрочем, везде. Чтобы пробить себе путь, надо бороться, и случается, что усилия твои увенчиваются успехом.
— Но это несправедливо. Настоящие заслуги должны всегда вознаграждаться, — заметил Вольфганг.
— Не потому ли музыканты преисполнены такого недоброжелательства друг к другу?
— Если человек талантлив — ему завидуют, если он гений — его ненавидят.
— Поэтому вы и воздерживаетесь от похвал Сальери? А что там хвалить, подумал Вольфганг, но, зная, что Сальери — протеже Глюка, ответил:
— Я не принадлежу к числу тех, кто завидует или ненавидит. И как можно обвинять меня в том, что я не люблю человека, которого в глаза не видел?
— Но вы слышали его музыку.
— Подчас его мелодии очень приятны. — А через десять лет, подумал Вольфганг, никто о них и не вспомнит.
— Хотите с ним познакомиться?
Вольфганг ответил не сразу. Неужели только ради этого маэстро пригласил его к себе? И проявил интерес к «Похищению»? Неужто Глюк считает, что он, Моцарт, представляет угрозу для его любимца?
В хриплом голосе Глюка впервые прозвучали проникновенные нотки: — Я стар, и жить мне осталось недолго. — И когда Вольфганг учтиво запротестовал, Глюк возразил: — Нет, это так. В прошлом году у меня был удар, и в любое время может случиться второй, а мне уже под семьдесят. Вы с Сальери счастливцы. Оба молоды, полны сил, можете позволить себе быть великодушными. У вас впереди целая жизнь.
Вольфганг этого не испытывал, особенно в моменты страшной усталости, овладевавшей им все чаще и чаще, но делиться грустными мыслями не хотелось ни с кем.
— А может, Сальери не изъявит желания со мной знакомиться?
— О, я убежден, он будет рад, — сказал Глюк. — Вы два самых многообещающих композитора в Вене. Вам необходимо познакомиться.
— Если вы возьмете это па себя, маэстро, я сочту за честь.
— В таком случае, предоставьте все мне, — сказал Глюк. — Выберем удобное для вас время. — И вдруг прикрыл глаза, показывая, что прием окончен.
Когда Вольфганг стал прощаться, Глюк пробормотал:
— Вы не всегда бываете снисходительны к своим певцам, Моцарт. Порой ждете от них слишком многого.
Констанца не могла понять, успешно ли прошел званый обед. Вольфганг и Глюк разговаривали друг с другом, как два дипломата: вежливо, но не слишком дружелюбно. И все-таки Вольфганг проявлял явный интерес к знакомству с Сальери, поэтому она не стала отговаривать мужа, да он вряд ли послушал бы ее.
Глюк решил создать по случаю знакомства самую непринужденную обстановку и пригласил всех на обед.
Когда Антонио Сальери представили Моцарту, он склонился почти до полу и воскликнул:
— Господин Моцарт, я давно мечтал с вами познакомиться!
— Очень польщен, — ответил Вольфганг; можно ли ему верить, подумал он.
— Я слышал много ваших произведений, — сказал Сальери. — Они интересны.
— Так же, как ваши. — Вольфганг решил не дать перещеголять себя в любезности. Сальери напомнил ему Пиччинни — невысокий, с оживленным лицом, красивые темные глаза и крупный, хорошо очерченный нос и рот.
— Что касается музыки, то здесь я всем обязан нашему маэстро кавалеру Глюку.
Несуразность подобного замечания заставила Вольфганга удивленно поднять брови, но от высказывания он воздержался.
— Глюк — непревзойденный мастер.
Сальери так стремился выказать себя любимым учеником Глюка, что Вольфгангу стало тошно. Теперь он уяснил, что ему больше всего не нравилось в вещах Сальери — итальянец усердно подражал Глюку, и поэтому, как всякое подражание, его музыка была обречена на скорое забвение.
— Все свои ранние произведения я написал под гениальным руководством маэстро. Следуя его советам и заимствуя частицу его вдохновения, я надеюсь написать произведение, которое приблизится к его творениям.
— Похвальное стремление, — заметил Вольфганг, которому сделалось неловко от столь безудержной лести.
Но Глюку лесть нравилась. Когда Сальери добавил:
— «Альцеста» — истинное совершенство, а «Орфей и Эвридика» — божественное произведение, — Глюк просиял и удовлетворенно кивнул.
У Вольфганга сделался такой смущенный вид, что Констанца вздохнула с облегчением, когда Сальери переменил тему разговора и перешел на денежные дела. Сальери лебезит перед маэстро, подумала она, но Вольфгангу-то что до этого, ведь ясно: Глюк другого и не ждет.
Вольфганг вдруг понял: говорить больше не о чем. Глюк и Сальери пустились в обсуждение денежных дел; их хвастовство и тщеславие были ему глубоко противны. Редко приходилось встречать столь жадных и завистливых людей. Выбрав момент, Вольфганг поблагодарил Глюка за гостеприимство и извинился, — его ждет еще аудиенция у канцлера, князя Кауница, сказал он.
Два приглашения в один и тот же день он принял умышленно, чтобы иметь возможность сократить, если понадобится, визит к Глюку. И хотя Кауниц не был столь близок к Иосифу II, как когда-то к Марии Терезии, все же князь при своем могуществе считался вторым вельможей в империи.
Князь Кауниц встретил Вольфганга крайне радушно.
— Очень приятно видеть вас снова в Вене, господин Моцарт. Я восхищался вашей виртуозной игрой, когда вы были ребенком, и всегда интересовался вашей судьбой. «Похищение из сераля» произвело на меня большое впечатление, я получил истинное удовольствие.
Но разговор о поступлении на придворную службу, которого так ждал Вольфганг, не состоялся. Глюк и Сальери продолжали занимать два первых места в императорской музыкальной капелле, а обязанности капельмейстера по-прежнему выполнял Бонно, который был еще старше Глюка.
Вольфганга порадовало письмо от Папы, Хаффнеровская симфония понравилась в Зальцбурге, но последняя часть пришла слишком поздно и к торжественной церемонии не поспела. Папа писал:
«Allegro и Andante пришлось по вкусу нашему новому хозяину, он в восторге от звучной и благородной музыки первой части и трогательно-нежной второй, а последнюю часть ты теперь можешь использовать по своему усмотрению».
Папа, казалось, примирился с его женитьбой, и Вольфганг, горя желанием закрепить примирение, решил не откладывая поехать в родной город вместе с Констанцей, твердо веря, что стоит отцу увидеть Констанцу — и он непременно ее полюбит.
Однако в сентябре, сразу после того как он написал Папе, что уговорился с ученицами — главным источником своих доходов — о перерыве в занятиях, пока он съездит навестить родных в Зальцбург, граф Орсини-Розенберг передал ему, что великий князь Павел снова приезжает в Вену послушать «Похищение из сераля». Император выразил надежду, что господин Моцарт возьмется сам дирижировать оперой из уважения к наследнику русского престола и что представление поддержит славу венской оперы.
Вольфгангу пришлось извиниться перед Папой: он постарается приурочить визит в Зальцбург к 15 ноября — именинам Папы. Представление в честь великого князя вызвало большой интерес; Вольфганг усиленно репетировал оперу со всей труппой и, сидя за клавесином, дирижировал оркестром с таким мастерством и подъемом, словно это была премьера.
Им пришлось еще раз отложить свидание с родными, но наконец день отъезда окончательно наметили на 13 ноября. Чемоданы были упакованы; они встали на рассвете, чтобы поспеть па первый дилижанс; шел сильный снег, солнце не показывалось. Погода стояла промозглая, холодная. Вольфганг продрог до костей и посинел от холода.
На почтовой стапции им сказали, что погода сильно ухудшилась, кареты едва передвигаются по улицам Вены, а зальцбургский дилижанс, хотя его вез восьмерик лошадей, не доехав до первой станции, повернул назад. День, совсем не подходящий для путешествия за триста миль, предупредили Вольфганга.
К тому же у Констанцы началась сильная мигрень и тошнота.
— От волнения и забот, — объяснил он и добавил ласково: — Не расстраивайся, Станци. Съездим туда попозже, в конце года.
У Констанцы как гора с плеч упала. Мысль о встрече с Леопольдом страшила ее. Она-то знала, как он к ней относится, что бы там ни говорил Вольфганг.
— Жаль, что так получилось, — сказал Вольфганг, — Папа будет огорчен.
— Я себя ужасно чувствую, — призналась Станци. — Мне бы прилечь.
Обеспокоенный Вольфганг побежал за Гиловским. Он поднял доктора с постели; Гиловский был недоволен — он провел бессонную ночь у постели роженицы, да и на улице по колено снегу, по Вольфганг настаивал.
После осмотра больной Гиловский вышел из спальни и с веселой усмешкой объявил:
— Она беременна.
— Констанца знает об этом?
— Теперь знает.
— Как она себя чувствует? Вид у нее совсем больной. Ей ведь всего двадцать лет.
— Что ж, возраст прекрасный. Думаю, никаких осложнений не будет. Плохое самочувствие в это время в порядке вещей. Но я не возил бы ее в Зальцбург в самый разгар зимы.
Констанца ждала от Вольфганга упреков — почему она сама не распознала беременность, — но он весь сиял от счастья и не преминул тут же поделиться с Папой радостной новостью. Выразив сожаление по поводу новой отсрочки, он поклялся, что непременно посетит Зальцбург после рождения ребенка, а своего первенца обещал назвать в честь деда — Леопольдом.
Теперешнее жилище показалось Вольфгангу тесным и мрачным, и он занялся поисками новой квартиры. Ветцлар предложил им поселиться на третьем этаже своего дома — там у них будет гостиная, спальня, кухня и передняя с закутком для прислуги. Ветцлар жил рядом, и Вольфганг согласился сразу же.
Стоило им переехать к Ветцлару, как тут же явилась госпожа Вебер: дочь ее нуждается теперь в материнской опеке, объяснила она. Познакомившись с бароном Ветцларом, она стала держаться с ним свысока, словно с торговцем, и Вольфгангу пришлось напомнить теще, что Ветцлар близкий друг ван Свитена, после чего она обнаружила в нем кое-какие хорошие качества.
Ветцлар сделал все от него зависящее, чтобы Моцартам жилось удобно. Одно обстоятельство смущало Ветцлара — квартира на третьем этаже могла понадобиться его сестре, через несколько месяцев возвращающейся из Берлина в Вену. Но до тех нор Моцарты могли жить у него как самые почетные и дорогие гости. От платы за квартиру Ветцлар отказался.
Вольфганг был слишком занят, чтобы задумываться о предстоящем переезде. Он пребывал в хорошем настроении, и мелодии рождались в голове одна за другой. Раздражался он, лишь когда его отвлекали от работы. Уроки давали достаточно, чтобы оплачивать все расходы; квартира оказалась очень уютной, и они нашли служанку, выполнявшую всю домашнюю работу.
Он еще раньше дал обет написать мессу, если его ухаживания за Констанцей увенчаются успехом. Казалось, этот доктор он заключил с самим господом богом. Папа с восторгом поддержал его идею — в последнее время это случалось не часто в сказал, хорошо бы исполнить эту мессу в Зальцбурге, когда сын приедет к ним в гости на будущий год. Вольфганг согласился и с большим подъемом принялся за мессу.
Как-то в декабре, когда он тихонечко напевал партию сопрано, Констанца сказала:
— Дай я попробую, Вольфганг.
У нее оказалось непоставленным дыхание и не хватало техники, но голос был теплый и мелодичный, и Вольфганг с радостью отметил ее музыкальность.
— Мама все внимание уделяла Алоизии, — объяснила Констанца, — на мне лежала домашняя работа, но отец всех нас обучал пению.
Вольфганг стал давать Констанце уроки пения и одно из соло для сопрано в своей мессе написал специально для нее.
У нее были очень красивые и звучные верхи, и партию он построил так, чтобы она могла блеснуть своим голосом. Услышав ее, думал Вольфганг, Папа и Наннерль проникнутся к ней уважением.
Все свободное время Вольфганг отдавал работе над мессой. Но вот однажды его пригласил к себе граф Орсини-Розенберг. От директора национального театра в большой степени зависела постановка опер, которые шли в Вене, и Вольфганг, не теряя времени, отправился в Бургтеатр в надежде на новый заказ.
Граф Орсини-Розенберг, важно восседавший в роскошном кабинете, к его разочарованию, сказал:
— Иезуитский священник и поэт по фамилии Денис написал оду по случаю победы, одержанной Британией у Гибралтара. Одна венгерская аристократка, мой близкий друг, хотела бы положить ее на музыку и преподнести сюрприз Денису — с ним она также дружна.
— С удовольствием сделаю это, ваше сиятельство.
— Я слышал, вы собираетесь дать большой концерт в Бургтеатре?
— Надеюсь, ваше сиятельство.
— Хорошо. Если ода понравится, я постараюсь, чтобы император почтил концерт своим присутствием.
Директор встал, показывая, что аудиенция окончена.
— Неплохо бы вам написать один-два новых концерта для фортепьяно. Его величество до сих пор вспоминает вашу победу над Клементи, — добавил он.
Вольфганг принялся сочинять оду и два новых концерта для фортепьяно. Мессе он уделял теперь лишь несколько часов в неделю, но уроки с Констанцей не прекращал. Музыка для оды давалась с трудом, слезливая сентиментальность текста раздражала, и он с облегчением переключался на концерты. Ему хотелось сделать их веселыми, радостными: он думал продать концерты по подписке по дукату за концерт. Кроме этих двух, он сочинил еще и третий концерт для исполнения на «бис». Но вот ода никак не давалась ему.
Закончив три концерта для фортепьяно, Вольфганг написал Папе:
«Надеюсь, Вам понравятся мои новые концерты. Они так и брызжут весельем, ласкают слух, музыка проста, но отнюдь не бессодержательна, она льется как масло. В них встречаются пассажи, оценить которые по-настоящему сумеют только знатоки, но они написаны так, что понравятся я неискушенному слушателю.
Гораздо труднее с одой Дениса, которую меня попросили положить на музыку. Мой патрон считает, что ода прекрасна, величественна, но, на мой вкус, она просто жеманна и напыщенна. Что тут поделаешь? Гармоничное сочетание красоты и правды сейчас никем не ценится. Чтобы заслужить аплодисменты, нужно писать либо примитивно и банально — и тогда создашь произведение, доступное даже кучеру, либо уж так намудрить, что оно будет нравиться именно недоступностью понимания.
Мне хотелось бы написать „Введение к музыке“, мне кажется, я смог бы даже опубликовать его, но не под своим именем, мои взгляды могут возмутить великих мира сего, так что даже, не знаю, стоит ли за такой труд приниматься.
Моя любимая жена не дождется того дня, когда встретится с Вами и сумеет снискать Вашу любовь, которой Вы меня так щедро одарили. Преданные Вам дети В. и К. Моцарт».
Орсини-Розенберг снова вызвал к себе Моцарта. Вольфганг вошел в кабинет графа в нерешительности — ода была далеко не закончена. Но не успел он пуститься в объяснения, как граф сказал:
— Не могли бы вы сделать переложение для фортепьяно вашей оперы? Несколько театров нуждаются в этом.
— Конечно, ваше сиятельство, но как быть с одой? Она еще не совсем готова...
— Дама, которая была благоговейно предана отцу Денису, выразила ему свое благоговение иным путем. Она постриглась в монахини.
— А как же быть с той частью оды, которую я уже написал?
— Пошлите ее вашему доброму отцу. Или используйте для себя.
Вконец расстроенный Вольфганг ничего не ответил.
— Вы, конечно, понимаете, — сказал Орсини-Розенберг, — что вам ничего не заплатят за представления оперы за пределами Вены, так же как и за переложение для фортепьяно. Но это может повлечь за собой заказ на новую оперу, Моцарт.
Вольфгангу совсем не хотелось трудиться над переложением, однако выбора не было. И когда через неделю он отнес графу Орсини-Розенбергу готовое переложение для фортепьяно своей оперы, директор национального театра поздравил его с быстрым и успешным завершением работы.
