По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 5. Годы ожидания. 41
Вскоре Колоредо согласился дать Вольфгангу личную аудиенцию. Папа хотел сопровождать его, но Вольфганг отказался:
— Лучше мне увидеться с ним один на один, А то он думает, что вы вмешиваетесь в мои дела.
— Вмешиваюсь? — Папа оскорбился. — Ты тоже так думаешь?
— Я-то нет. А он может подумать.
Папа поворчал, что это глупо, но сдался, когда Вольфганг согласился передать архиепископу составленное Леопольдом прошение с просьбой предоставить им отпуск для улучшения материального положения. Тон прошения был исполнен кротости и смирения, оно не может не убедить Колоредо, казалось Папе. У Вольфганга, однако, вовсе не было такой уверенности. Архиепископ скорее отпустит его одного — ведь он в конце концов слуга только наполовину, — но Папа непременно хотел поехать вместе с ним. Одно удивляло Вольфганга: зачем Колоредо велел принести партитуру концерта, написанного для мадемуазель Женом?
И еще его немного смущало настойчивое желание Папы, чтобы он надел орден Золотой шпоры, пожалованный ему Клементом XIV. В Риме теперь правил новый папа, и Вольфганг опасался, как бы не прогневить Колоредо. Но Леопольд настаивал: при виде ордена Колоредо, присутствовавший при церемонии награждения в Риме в 1770 году, вспомнит, какой известностью Вольфганг пользовался в Италии. Поэтому сын склонил голову, и Леопольд надел ему на шею золотой крест на красной шелковой ленте. Чтобы прикрыть орден, Вольфганг накинул плащ; до Резиденции недалеко, карету нанимать не стоило, но кто знает, каким насмешкам подвергнешься, столкнувшись на улицах Зальцбурга с каким-нибудь олухом.
Стоял холодный мартовский день, и Вольфганг поплотнее укутался в плащ. Во дворце от каменных стен и пола на него повеяло холодом. Стены дворца больше походили на крепостные, чем па дворцовые, а полезные решетки на окнах наводили на мысль о тюрьме. Дворец словно навалился на него всей своей тяжестью — равнодушная каменная громада, с места не сдвинешь.
На этот раз Вольфганг был не в настроении пересчитывать ступени, как часто делал прежде. Самая длинная лестница, из всех виденных им, сегодня показалась ему бесконечной. Но лестнице ведь безразлична судьба его музыки, и, поднимаясь по ступеням из красного мрамора, Вольфганг пытался унять дрожь.
Вольфганг направился в Зал карабинеров, расположенный перед самыми покоями архиепископа, где его личная стража круглосуточно несла службу.
Вольфганг нередко бывал здесь, и потому его удивило, когда какой-то чин, а скорее всего, просто лакей, приказал ему убираться.
— Его светлость назначил мне аудиенцию, — пояснил Вольфганг, но лакей-итальянец, презиравший простых смертных — он только что приехал из Рима, где состоял на службе у кардинала, — ответил:
— Я ничего не знаю. Никому не следует находиться здесь без разрешения архиепископа.
— Я Моцарт, музыкант, — сказал Вольфганг, но лакей пожал плечами: музыкантов он тем более ни во что не ставил — и указал на дверь.
— Граф Арко здесь?
— Который из них? — Лакей явно собирался позвать капитана стражи, чтобы прогнать наглого молодого человека.
— Старший граф Арко. Граф Георг. Гофмейстер.
— Он здесь бывает редко. Совсем отошел от дел. Хотите, я позову его сына?
— Нет! — Не станет он унижаться перед Карлом Арко.
— Тогда уходите. Иначе позову стражу.
Вне себя от ярости, Вольфганг стал спускаться по лестнице. Идти было трудно — лестницу застлали досками, чтобы архиепископ мог въезжать наверх прямо в своей карете — привилегия одного лишь архиепископа. И вдруг Вольфганг, все еще кипя от злости, услышал стук копыт на вымощенном камнем дворе, и, прежде чем он успел опомниться, лошади уже вступили на настил и стали взбираться вверх. Захваченный врасплох посередине лестницы, Вольфганг но смел попросить кучера остановиться: сдержать испуганных лошадей на столь крутом подъеме было почти невозможно, к тому же кучер гнал лошадей, стараясь побыстрее одолеть трудное место.
Вольфганг укрылся в нише, больше деваться было некуда. В нише только-только мог уместиться человек — она представляла собой архитектурное украшение, а вовсе не убежище. Но, оставаясь па лестнице, Вольфганг рисковал испачкать одежду, попортить орден Золотой шпоры или партитуру фортепьянного концерта. Он втиснулся в углубление и чуть не вскрикнул от боли — кованая железная решетка врезалась ему в плечо. Но сдержал крик и не двинулся с места, даже когда лошади, почуяв незнакомый запах, прянули от страха и обдали лестницу навозом и мочой. Испуганный, изо всех сил стараясь сохранить присутствие духа, Вольфганг выбрался из ниши, от поспешности чуть не угодив ногой в лошадиный навоз. Только этого мне и недоставало, со злой иронией подумал он. Уже у подножия лестницы его догнал лакей:
— Его светлость хочет вас видеть!
Архиепископ, велевший кучеру остановить карету на верхней площадке лестницы, вперил в Вольфганга тяжелый взгляд.
— Что вы здесь делаете, Моцарт? — спросил он. Вольфганг не ответил на взгляд желтых глаз, но пробормотал:
— Вы обещали мне аудиенцию, ваша светлость. Вот записка.
— Совсем забыл, — сказал Колоредо. Вольфганг молчал.
— Я вас приму, но вначале переоденусь.
— Это займет много времени, ваша светлость?
Лакея привела в ужас подобная смелость — музыкант, видимо, ума лишился, но Колоредо сказал:
— А вы что, торопитесь?
— Не больше, чем вы, ваша светлость.
— Очень хорошо. Тогда ждите.
Вольфганг сел на диван в прихожей Зала карабинеров. Хотелось встать и пройтись, но ему приказали сидеть. Диван был слишком велик и высок, откинувшись на спинку, Вольфганг не доставал ногами до пола; в этом весь Колоредо, со злостью думал он, даже диваны рассчитаны на то, чтобы люди маленького роста чувствовали себя еще меньше, а высокие — еще выше.
Ожидание длилось бесконечно долго. Он не мог даже сочинять, как делал обычно, — гнев и раздражение кипели в нем. Наконец его позвали. При появлении Карла Арко Вольфганг постарался взять себя в руки и держаться с достоинством. В молчании прошли они через Зал карабинеров, Рыцарский зал и Конференцзал, и Вольфганг мечтал об одном: никогда больше не видеть этих комнат. В прихожей перед Аудиенцзалом — самым роскошным залом дворца — Арко остановился и спросил:
— Почему такая спешка? Вольфганг молчал.
— И почему вы в плаще? Может, что-нибудь прячете?
— Мне холодно. Здесь плохо топят.
Придется снять. Никому не позволено появляться в покоях его светлости в таком виде.
— Уверяю вас, у меня нет опасного оружия.
— Как знать. Пока не снимете плащ, я не допущу вас к его светлости.
Вольфганг, не торопясь и стараясь не показать раздражения, снял плащ.
Секунду Арко молчал. Потом вдруг рассмеялся:
— В этом жилете вы великолепны. А это что за крест? Разве вам не известно, что только дворяне имеют право носить ордена в присутствии его светлости?
— Это не орден, а папское благословение. Когда я был в Риме, Клемент XIV сделал меня кавалером ордена Золотой шпоры. За мою музыку.
— Кавалер Золотой шпоры, — издевался Арко. — И сколько это вам стоило?
У Вольфганга перехватило дыхание, он не мог вымолвить ни слова.
— Пять гульденов? А разрешение носить его есть? И сколько вы за него заплатили? — Заметив, что Вольфганг вот-вот выйдет из себя, Арко с насмешкой сказал: — Успокойтесь, может, хотите табачку? Возьмите щепотку. Или кавалеру сие не пристало?
— Я просил аудиенции у его светлости, в ваших же замечаниях не нуждаюсь.
— А вам бы только пошли на пользу мои советы.
— Какое отношение они имеют к аудиенции?
— Вы слишком молоды, Моцарт, но ничего, жизнь еще вас научит. Воображаете, у архиепископа только и дела, что думать о вас?
— Нет, конечно! Что вы хотите сказать мне, граф Арко?
— Его светлость недавно узнал, что император Иосиф II остановится в Зальцбурге по пути в Париж, где его ждет Людовик XVI. Баварский курфюрст тяжело болен, и ходят слухи, — что Иосиф хочет после его смерти захватить Баварию, для чего и пытается заручиться поддержкой французского короля. Если он захватит Баварию, мы окажемся в сердце Австрийской империи. У него может появиться затем желание захватить и нас.
— И архиепископ обеспокоен?
— А вам хотелось бы стать частью Габсбургской империи?
Да, подумал Вольфганг, Иосиф II, по крайней мере, любит музыку. Но выскажи он это вслух, его бы сочли изменником. Поэтому, приняв огорченный вид, он озабоченно спросил:
— И тогда его светлость не будет больше князем-архиепископом?
— Понимаете, почему надо особенно осторожно держаться с его светлостью?
— Да, благодарю вас, граф! Можно теперь увидеть его светлость?
Арко приказал лакею провести Моцарта в зал; Вольфганг, не обращая внимания на лакея и находившегося тут же камердинера, направился прямо к архиепископу, сидевшему за письменным столом, и поклонился.
Колоредо удивился, но писать перестал — он был занят составлением письма Иосифу II, в котором заверял императора, что сочтет его посещение за честь, хотя на самом деле мечтал избавиться от этой чести, — и спросил:
— Ну, Моцарт, говорите, что вам нужно?
Каковы бы ни были причины, двигавшие Арко, отмахиваться от его предупреждений не стоило; Вольфганг понимал, что ему следует держаться почтительно, но жажда свободы пересиливала, и он без всяких колебаний сказал:
— Мне нужна помощь, ваша светлость!
— Чтобы сочинять музыку? — Колоредо улыбнулся собственной шутке, а вместе с ним его камердинер, лакей, и граф Арко.
Один лишь Вольфганг остался серьезным.
— Чтобы улучшить мое положение, ваша светлость, — сказал он. — Об этом говорится в прошении.
Колоредо взял прошение, подумав: «Какие ужасные манеры!» Он не согласился бы дать этому наглецу аудиенцию, если бы не приезд Иосифа — придется заказать для него что-нибудь, поскольку Габсбурги благоволили к Моцартам, и император, кроме того, воображал себя знатоком музыки. Не читая прошения, Колоредо приказал:
— Изложите ваше дело.
— Это касается отпуска, ваша светлость, прошу вас рассмотреть прошение. Я мало зарабатываю. И не могу жить на свое жалованье.
— Вы были ребенком, когда я назначил вас концертмейстером. Да и сейчас еще слишком молоды.
— Ваша светлость, ребенком я зарабатывал достаточно. Концертное турне помогло бы мне заработать немало.
— Вы принесли ноты фортепьянного концерта?
— Да, ваша светлость.
— Дайте!
Вольфганг неохотно подал партитуру Колоредо.
— Что это значит? Вы посвятили его мадемуазель Женом?
— Она же заплатила за него, ваша светлость.
— Но вы сочинили концерт, находясь у меня на службе.
— Ваша светлость, я не могу отказываться от заказов. Не могу сидеть на шее у отца, я должен сам зарабатывать.
— Ваше сочинение следовало бы уничтожить. — Колоредо сделал вид, будто собирается порвать ноты и швырнуть в камин, и Вольфганг в ужасе подался вперед, чтобы остановить Колоредо, пусть даже силой, хотя это могло стоить ему жизни — персона князя-архиепископа считалась неприкосновенной.
Граф Арко преградил ему путь, шепнув:
— Ради бога, не злите его больше.
Вольфганг отступил назад, ведь Колоредо при желании может бросить его в темницу крепости Гогензальцбург, такую тесную, что там невозможно ни сесть, ни лечь, и узник выходил оттуда горбуном, если вообще выходил.
С трудом овладев собой, Вольфганг сказал:
— Если вашей светлости нравится мой фортепьянный концерт, я сочту за честь сочинить для вас новый.
— Но этот вы мне не отдадите?
— Ваша светлость, я обещал его мадемуазель Женом. Их взгляды встретились; Вольфганг не опустил глаз, и Колоредо, по-видимому, решил не настаивать. Дорого досталась мне эта победа, подумал Вольфганг, когда архиепископ отдал ему ноты со словами:
— В следующий раз не ждите от меня снисходительности.
Вольфганга словно вернули к жизни. Он прижал к груди дорогую ему партитуру концерта и тут же дал себе клятву немедленно отнести ее к переписчику, пусть даже придется потратить все полученные от мадемуазель Женом деньги.
— Благодарю вас, ваша светлость!
— Многие музыканты готовы служить мне получше вас, Моцарт.
— Значит, вы не возражаете дать мне отпуск, ваша светлость?
— Из-за музыки вы совсем потеряли рассудок, — презрительно заметил Колоредо.
— Ваша светлость, умоляю вас рассмотреть мое прошение.
— Я его уже рассмотрел.
— Вы его даже не прочли! — воскликнул Вольфганг.
— И не надо, — высокомерно объявил Колоредо. — Я знаю, о чем там говорится.
— Значит, ваша светлость, вы разрешаете...
— Я вам разрешаю подготовить застольную музыку к приезду в Зальцбург его величества Иосифа II.
— А может быть, фортепьянный концерт, ваша светлость? — не удержался Вольфганг.
— Кто же его исполнит?
— Я!
— Нет! Вам не хватает блеска в игре. Сочините-ка лучше несколько коротких и простых дивертисментов. Нам предстоит многое обсудить с императором, музыка не должна быть слишком громкой.
— Значит, мы с отцом можем получить отпуск, ваша светлость? — настаивал Вольфганг.
— Ваш отец, по-видимому, вообразил себя импресарио.
— Ему прекрасно удавалась эта роль, когда мы с ним ездили в турне, ваша светлость.
— Вы тогда были ребенком. Диковинкой. С тех пор многое переменилось. Вы мне плохо служите, но я не могу позволить моим музыкантам бродить по свету, как нищим.
— Ваша светлость, три года назад, когда мы просили вашего позволения посетить Вену, вы сказали: тут мне надеяться не на что, лучше поискать счастья в другом месте.
— Верно. Но отпуска вы все-таки не получите. — Не читая, Колоредо отложил в сторону прошение. — И больше не являйтесь ко мне с этим крестом на шее. Вы не дворянин, и самый благожелательный папа римский в дворяне вас не произведет.
