По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский

Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович

Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 5. Годы ожидания. 42

Два дивертисмента, сочиненные Вольфгангом для Иосифа II, так и не дождались исполнения. Император приехал в Зальцбург инкогнито, в его честь не устраивалось никаких приемов, а следовательно, не было и музыки. Вольфганга не пригласили на закрытый прием в честь императора, и он несколько огорчился; гостями на приеме оказались одни дворяне. Шло много толков о том, собирается ли император действительно захватить Баварию и Зальцбург, но, поскольку ничего не произошло, постепенно внимание всех переключилось на другое.

С наступлением лета вопросами первостепенной важности стало: кого Колоредо пригласил на охоту, кого — на обед, что там подавали и кто выпил лишнего. Немалое значение придавалось также состоянию желудка и подагре архиепископа, так как при обострении его болезней страдал не он один. Взбудоражило город и поведение Михаэля Гайдна: играя на органе во время торжественной мессы, которую служил сам архиепископ, он столько раз ударил невпопад по клавишам, что все поняли — перед службой Гайдн выпил целую бутылку вина. Но на положении музыканта это никак не сказалось, и мало-помалу разговоры смолкли. Затем распространилась молва о беременности любовницы Брунетти, и все ломали голову над тем, как отнесется к этому факту Колоредо; когда же тот предпочел посмотреть и на это сквозь пальцы, интерес к событию упал.

Вольфганг задыхался в смрадном мирке Зальцбурга, желание покинуть город стало непреодолимым. Как-то вечером за обедом он с несвойственным ему жаром объявил:

— Я должен уволиться со службы у Муфтия, — шаг, куда более серьезный, чем просьба об отпуске, и Вольфганг ожидал протеста со стороны Папы.

Но Папа, помолчав, сказал:

— Твои чувства понятны, однако сначала следует все хорошенько взвесить.

— Не могу я больше ждать. Я старался сохранять терпение, но ведь вы сами знаете, как недолговечна мирская слава.

— И все же оба мы уволиться не можем — на что тогда жить?

— Я могу взять еще несколько уроков, — предложила Наннерль.

— Это поможет, но отнюдь не решит вопроса, — ответил Папа.

— Будем жить экономнее. Я могу сама готовить и убирать, — сказала Мама.

— Все мы проявляем удивительное благородство, а не лучше ли подойти к вопросу трезво и благоразумно, — сказал Папа. Он сознавал: если Вольфганг оставит службу у архиепископа, им придет конец.

Но Вольфганг упорствовал. Он еле сдерживался от раздражения.

— Мне никогда не удастся сочинить тут оперу. А ведь я — оперный композитор и не могу зарывать в землю талант, которым всемилостивейшему господу было угодно меня одарить. Во мне говорит вовсе не тщеславие, просто я отчетливо, как никогда раньше, сознаю это.

— Верно, но ведь нельзя же бродяжить но свету. Нужно все подготовить. Если тебе удастся освободиться от Муфтия, а мне он предоставит отпуск, мы подыщем такое место, где ты сможешь развивать твой талант, зарабатывать достаточно денег на приличную жизнь и строить планы на будущее.

— Чудесно! — воскликнул Вольфганг. — Значит, давайте снова обратимся к архиепископу!

В голосе сына было столько горечи, что тщательно подавляемые воспоминания о годах вынужденного повиновения и раболепия всколыхнулись вдруг в душе Леопольда, и он чуть не заплакал от обиды. Архиепископа Шраттенбаха можно было назвать великодушным лишь по сравнению с Колоредо, подумал он. Чтобы отрезать себе путь к отступлению, Леопольд торопливо написал прошение об увольнении Вольфганга. Если прошение примут, он поедет с сыном и не оставит его, пока Вольфганг не найдет подходящего прибежища для своего таланта.


На этот раз Моцарты подали прошение через гофмейстера, графа Георга Арко, который по-прежнему благоволил к ним.

На прошение, поданное 1 августа, спустя месяц все еще не было ответа, и Леопольд с Вольфгангом начали беспокоиться. Но 28 августа их обоих уволили со службы.

Вольфганг ликовал, а Леопольд совсем пал духом. Деньги, заработанные во время поездки по Европе, были истрачены, и теперь, лишившись места в Зальцбурге, куда он мог бы вернуться в случае неудачи, Леопольд оказался в полной растерянности. Он не хотел поверить, что с ним так легко расстались после тридцати семи лет службы. И готов уже был просить Колоредо о восстановлении на службе, когда от архиепископа пришел следующий указ:

«Его светлость пересмотрел свое первоначальное решение и милостиво повелевает Леопольду Моцарту, при условии, что он берется усердно исполнять свои обязанности в капелле, вернуться на прежнюю должность без изменения в жалованье».

Как выяснилось, причиной тому явилась неспособность Фишетти и Лолли справляться со своими обязанностями. Капелла просто не смогла обойтись без Леопольда.

Но тут возникло новое осложнение. Леопольд не решался отпустить сына одного.

— Ты же не сумеешь договариваться насчет лошадей и представления не имеешь, как разрешать трудности, возникающие в дороге на каждом шагу, — сказал он.

И тогда Леопольду пришлось принять одно из самых мучительных в его жизни решений: с Вольфгангом поедет Анна Мария.

Анна Мария не хотела ехать. Она боялась, что это путешествие в Мюнхен, Аугсбург, Мангейм и Париж окажется трудным и опасным; она будет скучать без близких и друзей, да и как ей обойтись без Леопольда?

Однако муж оставался неумолим, иного выхода он не видел.

Приготовления к отъезду вконец измучили всю семью. Дел было множество; и еще больше мрачных предчувствий. Наннерль вела себя так, словно навеки расставалась с Мамой и Вольфгангом, а Леопольда больше всего беспокоил денежный вопрос. Денег на поездку недоставало, а просить взаймы не хотелось. Самая мысль о подобной просьбе приводила его в ужас. Поэтому его тронуло до глубины души, когда Шахтнер одолжил им пятьдесят, а Буллингер — триста гульденов. Как и прежде, сто гульденов дал взаймы Хагенауэр, но на это Леопольд рассчитывал; священник же предложил на поездку почти все свои сбережения.

23 сентября они тронулись в путь. Леопольд рассчитал так: Вольфганг с Анной Марией, выехав на рассвете, проведут весь день в пути и назавтра, если все сойдет благополучно, достигнут Мюнхена. Накануне отъезда никто не спал. Леопольд занялся укладкой вещей. Анну Марию от волнения все время мутило, Наннерль мучилась сильнейшей мигренью, а Вольфганг, отбиравший сочинения, которые он хотел взять с собой, не мог усидеть на месте.

Вольфганг и Анна Мария уже устроились в нанятой Леопольдом карете, и Леопольд тщательно проверял, все ли надежно упаковано и привязано; чтобы скрыть тревогу, он без умолку давал им наставления:

— Выезжайте всегда спозаранку, ночью ехать опасно, перед выездом внимательно осматривайте карету, особенно колеса. Если нет дождя, проследите, чтобы колеса облили водой. И никому не рассказывайте на постоялом дворе, куда и когда едете. Помните, в первую очередь необходимо заработать деньги, не забывайте об этом ни на минуту. А ты, Вольфганг, не бросай латыни и, если потребуется, не отказывайся играть на скрипке — тебе пригодится любой заработок. В Мюнхене и Мангейме любят музыку, и если ты сумеешь там устроиться, то и слава богу, но помни: настоящие деньги и имя можно сделать только в Париже, однако и расходы там велики: сколько денег уходит на свечи, на дрова, на портных, на вино...

— Что верно, то верно, — прервала его Анна Мария, с трудом удерживаясь от слез, — только смерть ничего не стоит, да и это не совсем так.

Потрясенный таким взрывом отчаяния, Леопольд хотел как-то утешить жену, но тут громко залаял Бимперль, заглушая последние слова прощания. Карета двинулась; все сдерживались из последних сил, боясь сделать расставание невыносимым.

Усталый, подавленный Леопольд поднялся к себе в комнату и бросился на кровать. Он мужественно держался весь день и вдруг вспомнил, что в суете забыл дать сыну родительское благословение. Подбежав к окну, он хотел издали благословить сына и жену, но опоздал — дорога, ведущая к городским воротам, была пуста. Долго сидел он, не шелохнувшись. Наннерль рыдала в соседней комнате, и Леопольд пошел ее утешать. Она никак не могла успокоиться, и наконец он уложил ее в постель. Он лег и сам, но, несмотря на усталость и упадок сил, уснуть не смог. «Самый печальный день в моей жизни», — подумал Леопольд и прочел утреннюю молитву.

Вольфганг не помнил себя от радости. В ушах звучали напутственные слова Папы: «Если ты завоюешь положение в Париже, в Мангейме или в Мюнхене, я буду самым счастливым человеком на земле».

И еще Папа сказал: «Путешествие — дело серьезное, старайся не терять ни минуты», — и повторил свои наставления на тему о высокой нравственности, осторожности и экономии, а когда карета отъезжала, Папа зашелся в нервном кашле. Слезы навернулись на глаза, но тут Вольфганг увидел, что Анна Мария плачет навзрыд. Теперь ведь он глава семьи, вспомнилось Вольфгангу, надо как-то развеять Мамину тоску.

— Тебе обязательно понравится Мюнхен, — сказал он. — Там очень хорошо приняли «Мнимую садовницу».

— Так я же знаю этот город, бывала там, — ответила Анна Мария.

— Ну, разумеется!

Глупо бояться. Ничто не могло охладить его восторга. Вольфганг твердо верил: теперь-то он достигнет в музыке всего, с честью выдержит любое испытание. Вне Зальцбурга жизнь казалась ему прекрасной.

«в начало | дальше»