По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 4. Годы мужания. 26
Первая ночь вдали от Дома была особенно грустной. Поэтому, закончив письмо Анне Марии, Леопольд сказал, чтобы Вольфганг тоже написал Маме.
«Я очень счастлив, — писал Вольфганг, — путешествие такое интересное, а карета удобная, и у нас необыкновенный кучер, который, когда позволяет дорога, мчится словно ветер. Папа расскажет об остальных подробностях, а я пишу, чтобы Вы знали, что я остаюсь Вашим преданным и любящим сыном. Вольфганг Моцарт».
Леопольд попросил его написать и Наннерль, сестра не должна чувствовать себя забытой, и он написал по-итальянски, чтобы похвастаться, как хорошо знает этот язык.
«Любимая моя сестра, слава богу, мы доехали до Воргля. Путешествие развлекает нас, и к тому же мы не испытываем никаких неудобств. Скажи Шахтнеру, что „Траляльера“ я пою и что теперь, раз уж мы уехали из Зальцбурга, Папа разрешил мне есть суп без сахара. Передай привет всем моим дорогим друзьям, а также и Барбаре с Терезой. Как говорит Папа, главное — но болеть и не страдать от запора, остальное приложится. Целую тебя тысячу раз. Твой итальянский братец, капельмейстер от бухгалтерии».
Леопольд не был настроен столь оптимистично. Опасная и тяжелая дорога через Альпы могла занять дней десять. Но, даже говоря сыну: «Италия — это родина музыки, величайшие немецкие музыканты Гендель, Гассе, Глюк и Бах получили образование в Италии», в душе он испытывал страх; неизвестно, какой прием ждал их в этой стране, и еще пугала мысль об обледеневших дорогах, засыпанных снегом перевалах и снежных лавинах.
В течение следующей недели Леопольд не раз сожалел, что решился на эту поездку, да к тому же зимой. Казалось, ничто не могло погасить радостное возбуждение Вольфганга, который был от путешествия в восторге. Леопольд же пребывал в постоянной тревоге — стоило ему немного успокоиться, пока карета пересекала широкую тирольскую долину, как долина тут же сужалась и переходила в глубокое ущелье. Часто прямо над головой нависали снежные карнизы. Они нанимали опытных кучеров, которые хорошо знали дорогу, знали, где и когда можно ожидать обвалов, но ведь и самые опытные кучера могли ошибиться.
В одном узком ущелье скалы чуть не смыкались над ними. Толстые пласты снега, казалось, ползли вниз по стенам, и даже у кучера вид был растерянный и испуганный, а Вольфганг тем временем напевал аллегро, стремительным темпом и зажигательностью похожее на итальянское. Когда при въезде в ущелье кучер остановил лошадей, Леопольд неожиданно для себя сказал:
— И зачем только нас понесло в Италию!
— Что случилось, Папа? — спросил Вольфганг.
— Как быть, господин Моцарт? — спросил кучер. — Уж больно много снега впереди. — Лицо, выглядывавшее из мехового воротника, было бледное и взволнованное.
Я беру на душу большой грех, думал Леопольд, но возвращаться назад немыслимо.
Не успели они проехать ущелье, как за ними с грохотом обрушилась снежная лавина и засыпала дорогу. Но они тут же позабыли о прежних страхах перед новой опасностью: ехали по обледенелой дороге, по одну сторону высилась отвесная скала, по другую зияла бездонная пропасть; о том, чтобы повернуть обратно, нечего было и думать. Подковы лошадей заскользили по льду, и на одно ужасное мгновение Леопольду показалось, что они сейчас рухнут в пропасть. Карету сильно тряхнуло, и Вольфганг, очнувшись от своих музыкальных мечтаний, невольно вскрикнул, а Леопольд прикрыл сыну глаза рукой, чтобы заслонить от него страшную картину их падения, и крепко прижал к себе.
Еще долго после того, как кучеру удалось выправить лошадей, у Леопольда кружилась голова и ныли плечи, а Вольфганг сидел, сжав руки так, что побелели суставы.
Старею я, что ли, думал Леопольд, раньше у меня никогда не кружилась голова в дороге. Куда бы они ни выезжали из Зальцбурга, их путь всегда лежал через горы. Но не такие высокие, не такие грозные и опасные. При всякой возможности Леопольд писал домой, и это его немного успокаивало.
В первый день рождества 1769 года, через две недели после начала путешествия, они прибыли в Роверето, маленький городок в Северной Италии. Там не было и намека на снег, а отвесные горы сменились пологими холмами. Леопольд немедленно отправился в самую большую церковь, чтобы возблагодарить бога за благополучное прибытие, и по дороге столкнулся со старым знакомым.
Барон Христиани очень обрадовался ему. Барон сохранил самые приятные воспоминания о том времени, когда в Зальцбурге он брал у Леопольда уроки игры на скрипке. Весть о приезде Моцартов в, Италию уже дошла до него.
— Господин Моцарт, мы будем счастливы послушать игру вашего замечательного сына.
Решив не уступать в любезности барону, который был в Зальцбурге представителем святейшего престола, а теперь именем Марии Терезии и ранил Роверето, Леопольд с жаром воскликнул:
— Это мы сочтем за счастье играть для вас, господин барон!
Поток любезностей, не прекратившийся и на следующий день, когда Вольфганг играл в доме барона Христиани в присутствии именитейших граждан Роверето, немало смущал мальчика. Барон Христиани восклицал:
— Это же настоящее чудо природы! Гости кричали: — Браво, Моцарт!
А Папа отвечал: — O, как вы добры! Доброта — неотъемлемая черта людей вашей великой страны.
Но Вольфганг-то помнил, как ненавидел Папа Лолли и других итальянцев, которым покровительствовал Шраттенбах.
Однако барон, видимо, был совершенно искренен. Он дал понять Моцартам, что не может заплатить им, поскольку они его гости и такой жест явится оскорблением, но, если Вольфганг согласится сыграть в его церкви, это наверняка будет способствовать спасению их душ. Барон говорил с такой убежденностью, что Вольфганг почти поверил ему и понял, что Папа уже дал свое согласие.
В церковь были приглашены только знать и музыканты Роверето, но по пути в церковь портшез барона, в котором несли Вольфганга, окружила толпа, возраставшая с каждой минутой. Люди бежали со всех сторон. Монахини бросали цветы к ногам Вольфганга. Матери поднимали вверх младенцев, чтобы показать им чудо природы и чтобы на них распространилась хоть частица его благодати. Когда Вольфганга поднесли к церкви, у входа толпились чуть не все жители Роверето. Народу было столько, что Вольфганга провели через боковой вход, и дорогу к органу расчищали несколько атлетически сложенных священников. Однако стоило ему заиграть, как в битком набитой церкви воцарилась напряженная тишина. Многие слушали, закрыв глаза и затаив дыхание. Лишь только он закончил, церковь огласилась восхищенными криками:
— Браво, Моцарт! О benedetto! О Dio! (О благословенный! О господи! (Итал.))
В Вероне его пригласили выступить в Филармонической академии. Это считалось великой честью. Ни один музыкант моложе двадцати одного года еще не выступал в этой знаменитой музыкальной школе, и послушать Вольфганга явились многие профессора музыки. Вольфганг с листа играл клавесинный концерт, неизвестные ему сонаты и написал финал, использовав тему, заданную ему профессором гармонии.
— Со времен Катулла Верона не видела чуда, подобного господину Амадео Вольфганго Моцарту, — объявил присутствовавший при испытании профессор Пьетро Мантова. — Только Данте мог бы достойно воспеть его талант.
Два веронских поэта, поняв намек, немедленно посвятили Вольфгангу пылкую оду и сонет. С него был написан маслом портрет, где он стоял у клавесина, одетый в свой любимый алый камзол, без парика, со слегка припудренными светлыми волосами, а на пюпитре виднелись ноты одного из его произведений.
Папа упивался, всем этим восторженным поклонением. Он написал Маме, что портрет получился чудесный: Вольфганг на нем очень красив и похож на нее.
Вольфганг же считал, что расточаемые ему похвалы сильно преувеличены. Ведь он не сделал ничего такого, чего не делал прежде. И когда его назначили капельмейстером Веронской филармонической академии, он воспринял это назначение как нечто само собой разумеющееся.
Такой же триумф ожидал Вольфганга в Мантуе и в Кремоне, но в Милане, первом большом итальянском городе, их ждало разочарование.
Граф Фирмиан, генерал губернатор и наместник Марии Терезии в Ломбардии, их старый знакомый и покровитель, дал знать Леопольду, что сможет принять их только через одну-две недели. Оставалось ждать, и Леопольд пытался развеять огорчение посещениями оперы.
Задержка в Милане лишь обрадовала Вольфганга. Посещение онеры доставляло ему огромное удовольствие. Охваченный непреодолимым желанием выразить чувства, порожденные обилием впечатлений, он написал Наннерль длинное письмо. Это было 26 января, в канун его четырнадцатилетия, и ему хотелось как-то отметить столь важное событие.
«Моя любимая сестра! Кончилась немецкая клоунада и началась итальянская. Теперь мы слушаем одни только оперы. Но даже постановка „Руджиеро“, которая идет с большим успехом в Вероне, в отношении пения оставляет желать лучшего. В ней поет одна баронесса, которая обладает сносным голосом и хорошей фигурой, но фальшивит нещадно. Премьер-кастрат поет слегка в манере Манцуоли, у него красивый и сильный голос, но он слишком стар. На вид ему дашь все пятьдесят пять, и у него дрожит кадык. У примадонны прелестный голос, но его не расслышать из-за болтовни в зрительном зале.
В Мантуе прекрасная опера, мы там видели „Деметрио“ нашего друга Гассе, но с голосами дела опять же обстоят неважно. Примадонна поет хорошо, но слишком тихо. Вторая певица имеет наружность гренадера и соответственно мощный голос и поет так, будто зла на весь мир. Кастрат поет лирично, но чересчур напрягается на высоких нотах. Второй певец староват и мне не понравился. Тенор немного лучше, но поет с натугой, что вообще отличает итальянских теноров. Герой-танцовщик хорош, прима-балерина тоже хороша и, как говорят, недурна собой, но я ее близко не видел. Есть и шуточный персонаж, который делает неплохие прыжки, но при этом издает непристойные звуки.
Пиччинни, который собирается писать еще одну оперу, находится здесь, и мы, возможно, с ним увидимся. Хоть он и неаполитанец, но пользуется сейчас в Милане большой популярностью. Однако как он ни старается создавать мелодичные вещи, его музыка оглушительна и слишком вычурна.
Других новостей, пожалуй, пет, могу, правда, сообщить тебе, что лейпцигский поэт Геллерт недавно умер и с тех пор не пишет стихов.
Я здоров и по-прежнему люблю паясничать. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя сто раз нежно чмокаю в щеку. Addio. Вольфганг в Германии, Амадео в Италии».
Прошло несколько недель, прежде чем Моцартов известили, что граф Фирмиан готов дать им аудиенцию.
