По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
«Моцарт». Евгений Медников (продожение)
А как зовут эту женщину с ямочками на щеках? Моцарт так легко забывал имена... София? Да, кажется, София. Глаза уже говорят с ее глазами, а руки вплетают в ткань музыки объяснение в любви из трех, четырех, пяти нот. И плевать на всех вокруг, в эти секунды он только любит, любит именно ее, и она это чувствует, этих трех-четырех-пяти нот ей достаточно, и Моцарт (а вернее, то, что осталось сейчас от Моцарта) ощущает, что она все поняла. Что она услышала эти ноты, ощутила их смысл, и от этого все ее тело под розовым платьем и кружевным, должно быть, бельем враз покрылось холодным потом, который так приятно почувствовать своею рукою. И пальцы Моцарта касаются клавиш, как ее тела... А средний палец правой руки лениво гладит одну, но самую главную сейчас клавишу, потом несколько раз нежно ударяет по ней, и наконец, задержавшись на клавише, дергается, как бы пытаясь придать вибрацию и звуку.
Для стороннего наблюдателя движенья Моцарта смешны — ведь он сидит не за фортепиано, а за клавесином, и на звуке долгая дрожь его пальца не отражается. Но это и неважно — дрожь минует музыку и летит по воздуху, прямо к ней, и она все чувствует, ее бросает уже в жар, и шея ее покрывается красными пятнами.
Так могло бы продолжаться вечно, но все это длится лишь миг, пока звучат эти три-четыре-пять нот и вдобавок еще одна, мучительно-страстная нота, взятая расшалившимся средним пальцем. И за этот миг и Моцарт, и женщина в розовом платье переживают все то, чего у них никогда не будет. Прогулки теплым вечером в парке напротив старой ратуши, смешной его визит к ее чопорным родителям, сумасшедшую поездку в Зальцбург, когда у кареты отвалилось колесо, туманное утро в придорожной гостинице, вечер у камина в его доме, воспоминанья о том самом первом вечере, когда он впервые обратил на нее внимание...
А потом кончается импровизация, и сейчас кончится вообще все — о, Боже! — так и есть! — к нему подводят жеманного молодого человека, представляют, сажают за клавесин. Моцарт возвращается на свое место, он уже весь здесь, вместе со всеми своими проблемами, со своей вечно недовольной женой, со своим домом, в котором дует из окон и нужен ремонт, с друзьями, которые не возвращают долги, а напомнить им о том совестно, а кредиторы Моцарта напоминать о возврате должных им денег не совестятся...
Моцарт весь здесь, модный виртуоз и композитор, коему и честь и обязанность слушать молодые дарования и наставлять их на долгое служение искусству. Вон в углу сидит уставший Сальери, вон иронично взирает на жеманного молодого человека Гайдн. Но не к Сальери и не к Гайдну подводят одного за другим настойчиво ищущих Искусства и Гармонии молодых людей, вспотевших от сознанья ответственности момента, подталкиваемых ободряющими руками маменек, папенек, тетушек, дядюшек...
