По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
«Выбор и риск Леопольда Моцарта» (продолжение)
Какой проницательностью и верой надо было обладать, чтобы, заметив в собственном, едва научившемся ходить карапузе признаки необычной увлеченности и заинтересованности музыкой, определить, что это — нечто большее, чем просто тяга ребенка к несложным песенкам и приятному щебетанию домашнего клавесина?
Какое, наконец, вдохновенное чутье надо было иметь, чтобы расслышать и узнать божий голос в мурлыкании подпевавшего скрипке мальчика? Как всерьез надо было задуматься над любовью к музыке малыша, который в день, когда ему впервые сменили платьице на панталоны, скрылся от гостей, ушел в музыкальную комнату и, не видя клавиш из-за малого роста, на ощупь стал подбирать терции?
Леопольду было сложно не поддаться шутливому и скептическому мнению коллег и приятелей, также наблюдавших необыкновенные забавы трехлетки, размазывавшего кляксы по нотной бумаге, барабанившего по ножке стола ритм только что отзвучавшего квартета и писавшего мелом ноты везде, где он ползал. Но Леопольд обладал очевидной решительностью: поучив его музыке года два с половиной (в объективном пересчете — полжизни самого ребенка), осмелился полностью изменить свою собственную жизнь: взял отпуск и пустился с двумя маленькими детьми не самого крепкого здоровья в длительное путешествие — в надежде внушить, передать, навязать миру свою жаркую веру в необычайный талант мальчика. Чего в этом было больше: расчета, что вундеркинд принесет доход, уверенности, что сын непременно перерастет его как композитор и потому нуждается в известности — или страсти открыть миру новый светоч?
Думается, что очень непросто далось Леопольду Моцарту это безумное, со всех сторон авантюрное решение: оставить службу, начать тратить сбережения, отказаться от стабильности устоявшейся жизни, домашнего стола, покоя, дохода, рискнуть собственной сложившейся карьерой, — а ведь ему было, что терять.
Знаменитый дом-музей, где родился Моцарт, не очень богат экспонатами. После узенькой лестницы — первая табличка: «здесь была кухня семьи Моцарт». Далее — комнаты. Из подлинного — детский альт и скрипочка, письма, гравюры, книги, ноты... В запаянном стеклянном цилиндре прядь волос Вольфганга и несколько тусклых перламутровых пуговиц с его камзола. Остальное — подобранная соответственно эпохе обстановка, мебель, картины, в нижнем этаже — процветающий сувенирный магазин. Но это было здесь, в этом доме, и что чувствуешь, когда оглядываешься в небольших комнатах, — про то рассказать нельзя. Здесь стояла его колыбель.
Собственно, Наннерль, старшая сестра Вольфганга, была первым подарком четы Моцарт миру и тоже вундеркиндом, но ее единственное и решающее невезение было в том, что она родилась девочкой. Максимум, на что она могла рассчитывать, это одобрительные похлопывания дамских вееров и наведенные на нее мужские лорнеты в салонах, да и то, пока не выросла из того возраста, когда музыкальная виртуозность считается забавной. Фройлейн должна музицировать, вышивать и писать томные акварели, но никому неинтересно, что она с детства играет сложнейшие по тем временам музыкальные произведения, обладая редкими способностями, и ее игра — далеко не любительское владение инструментом.
Отец учил ее с любовью и терпением, но решился изменить жизнь всей семьи только тогда, когда уверился, что его младший ребенок еще чудеснее старшей дочери.
