По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
«Выбор и риск Леопольда Моцарта» (продолжение)
Детям исполнилось одиннадцать и шесть, когда они впервые надолго покинули свой дом. Перечислять их совместные и несовместные путешествия бессмысленно; в одном из музеев Моцарта есть карта Европы с загорающимися после нажатия кнопки лампочками в тех городах, где Вольфганг побывал ребенком, выступая один или с сестрой. Мерцание этих светлячков сливается в поистине Млечный путь. Одни только названия заняли бы добрый лист бумаги. «Я список кораблей прочел до середины»... Какой-то дотошный исследователь подсчитал, что, разъезжая семь непрерывных лет, Моцарт провел в каретах около трех лет чистого времени; там и рос, как царевич Гвидон в бочке.
Не знаю, верен ли этот подсчет. В любом случае это сложно себе представить, не прожив.
Дети болели. У них случались запоры, катары, головные боли, ревматизм, тошнота, — и все это в разъездах. В некоторых городах их застигали эпидемии, они перенесли бесчисленные ангины, желудочные расстройства, воспаление легких, тиф, оспу, скарлатину. В один из визитов в Вену одиннадцатилетний Вольфганг из-за осложнения после оспы на девять дней был поражен слепотой. Однажды в Голландии пришлось задержаться непредвиденно долго: Наннерль была так плоха, что ее соборовали... Но коммерческий проект отца не прерывался, пока возраст детей и его власть над ними позволяли поддерживать золотой поток.
Что было главнее для него, этого сложного человека, так рисковавшего жизнью и здоровьем своих горячо любимых детей — музыка или деньги? Он с горечью сознавал, что публика платит не за высокое искусство, которого она не в силах распознать, а за развлечение и фокусы, и именно потому, что их исполняет ребенок. Судя по письмам к друзьям в Зальцбург, ему самому часто были тошны трюки, которые он заставлял сына проделывать на всех подмостках Европы; вся эта игра с завязанными глазами спиной к клавиатуре, закрытой полотенцем... Ведь он-то как никто знал и понимал, какой невероятный, редчайший талант живет в мальчике. Могли ли это оценить маркграфы и курфюрсты, вполуха слушавшие маленьких Моцартов, отдыхая после охоты перед игрой в трик-трак? Музицировали и почитали себя профессорами в гармонии тогда практически все. Через какие толпы важных особ продирался несгибаемый и упорный Леопольд, чтобы добиться аудиенции на самом верху, у императоров и архиепископов, которые в итоге могли обнаружить иные модные предпочтения! Сколько обязательных фокусов надо было продемонстрировать детям, особенно Вольфгангу, чтобы из сотен и тысяч, его выслушавших, попался наконец один понимающий. И кто мог им оказаться, свой брат музыкант? Вряд ли профессионалы были в восторге, видя явление столь мощного конкурента, а не видеть этого они не могли. Разве что не принимали мальчишку всерьез.
Чего было ждать от остальных и на кого было рассчитывать, когда даже много лет спустя, выслушав такое совершенство, как «Дон Джованни», завзятый театрал император Иосиф Второй сказал автору: «Дорогой Моцарт, слишком много нот».
«Больше всего меня заботит будущее детей,— писал Леопольд Моцарт в одном из писем в Зальцбург коллеге Хагенауэру. — Поймите, друг мой, всевышний одарил их необычайным талантом; если я сложу с себя попечение о них, это будет означать, что я отступился и от него. Потерянных мгновений не вернуть никогда, я и прежде понимал, сколь ценно время в юности, но теперь я в этом полностью убедился. Вам известно, что мои дети приучены трудиться. Они понимают: чтобы чего-то достигнуть, нужна железная воля».
