По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Дэвид Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 8. «Констанца». 62
Госпожа Вебер не позволила Констанце принять приглашение Моцарта пойти с ним на концерт к Ауэрнхаммерам.
— Люди могут подумать, что у вас серьезные намерения, — сказала она. — А между тем это ведь не так, не правда ли, господин Моцарт?
Они стояли в гостиной Веберов. Констанца не могла скрыть беспокойства: зачем матушка ставит ее в столь неловкое положение? Это еще больше оттолкнет Вольфганга.
А Вольфганг но знал, что ответить. Серьезные намерения в отношении кого бы то ни было просто немыслимы. Сейчас не время. В голове зрело столько планов, так хотелось писать музыку, а он не чувствовал твердой почвы под ногами и сам не понимал, любит ли Констанцу. Но видеть ее такой опечаленной он не мог.
— Я люблю Констанцу. Она дружески расположена ко мне и всегда так внимательна, — сказал Вольфганг.
— В том-то и дело. По мнению некоторых, чересчур внимательна, — заметила Цецилия Вебер.
— Неправда! — Вид у Констанцы стал еще более несчастный, и Вольфганг поспешно добавил:
— И все-таки я ее очень люблю. Разве в этом есть что-то плохое?
— С точки зрения людей разумных, как мы с вами, конечно, нет, — ответила госпожа Вебер. — Но я вовсе не хочу, чтобы из-за нас у вас были бы неприятности.
— Констанца не может причинить мне неприятность, — решительно ответил Вольфганг и внезапно осекся, боясь связать себя обязательством.
— Она еще ребенок. Мне кажется, вам не следует больше сюда приходить. Если...
— Если что?
— Вы же светский человек. Знаете, как поступают в таком случае.
— Мама, как ты можешь? — воскликнула Констанца. — Никто не относился ко мне лучше Вольфганга, а ты говоришь с ним так, будто он последний негодяй.
— Господин Моцарт так вовсе не считает. Правда, господин Моцарт?
Вольфганг не знал, что и думать. Констанца взволнована, да и сам он очень расстроился.
— Не говорите ничего, о чем впоследствии пожалеете! — предостерегла его госпожа Вебер.
— Между мной и Констанцей не было ничего такого, о чем следует сожалеть.
— Браво! Вот это слова порядочного человека!
— Мама, но он ведь и есть порядочный человек.
— Я и говорю. Интересно только, кто возьмется тебя содержать, когда я умру?
— Вольфганг, прошу вас, не обращайте на матушку внимания. Если захотите меня увидеть, я надеюсь, никакие пересуды вас не остановят.
— Дочь моя забывает, что она еще несовершеннолетняя и не может предпринимать ничего без согласия матери и своего опекуна.
Вольфганг понимал: еще одно слово — и он свяжет себя нерушимыми обязательствами. Он выбежал из дому, далеко не уверенный, увидит ли еще когда-нибудь Констанцу.
Концерт у Ауэрнхаммеров несколько развеял его печаль. Иозефа играла с пониманием и экспрессией, как он ее учил, но Вольфганг смотрел на нее и сравнивал с перезрелой дыней, вот-вот готовой лопнуть и обрызгать его избытком своих чувств. Друзья после концерта окружили его, поздравляли, и он наконец-то отделался от своей напористой ученицы. Князь Кобенцл выразил сожаление по поводу отсрочки «Похищения из сераля»; граф Пальфи заверил Вольфганга: уж если Стефани обещал, что оперу поставят, так оно и будет. Графиня Тун заметила, что исполнение фрейлейн Ауэрнхаммер отличалось удивительным изяществом и со стороны Вольфганга было бы уместно посвятить сонаты своей ученице.
Вольфганг отвел графиню в сторону и спросил, почему она так считает. Графиня Тун объяснила:
— Ее отец многим помог продвинуться в жизни.
— Ко мне он тоже был великодушен, — признал Вольфганг.
— И проявит еще больше великодушия при определенных условиях.
— Вы хотите сказать, мне следует проявлять больше интереса к Иозефе?
— Вам не пришлось бы тогда ломать голову, как заработать на жизнь. К тому же Иозефа весьма музыкальна.
Он чувствовал себя пойманным в ловушку и не знал, что ответить.
— Я ведь стараюсь смотреть на вещи более трезво только из желания вам помочь, Вольфганг, — сказала графиня Тун.
— Но это не по мне. Неужели я должен лгать самому себе?
— А Констанца сумеет дать вам все?
— Мы больше не видимся.
Графиня смерила его скептическим взглядом.
— Вы мне не верите?
— Дело не в этом. Вы слишком порывисты, добры, готовы вступаться за гонимых, в особенности если этот гонимый принимаем образ Золушки.
— Посвяти я сонаты Иозефе, вы мне поверили бы?
— Ауэрнхаммеры купят много экземпляров. Вольфганг несколько приободрился, но настроение его снова упало, как только он объявил о своем решении Ауэрнхаммерам. И дочь, и отец так обрадовались, что Вольфгангу стало не по себе, однако взять свои слова обратно было поздно — господин Ауэрнхаммер не замедлил оповестить всех гостей о решении Моцарта, причем с таким видом, словно получил подарок от самого императора.
Выручил Вольфганга подошедший к нему барон ван Свитен. Они давно не виделись, но Готфрид мало изменился; друзья нежно обнялись и расцеловались. Ван Свитен, занимавший теперь пост председателя придворной комиссии по делам образования и директора придворной библиотеки, хотел познакомить Вольфганга со своим другом, знатоком музыки. Барон Раймунд Ветцлар фон Планкенштерн поклонился Вольфгангу и, когда ван Свитен назвал его полный титул, заметил:
— Барон очень добр ко мне, это новый титул, пожалованный моей семье Марией Терезией — оттого и звучит так пышно.
Вольфганг весело улыбнулся. Ему понравился Ветцлар — моложавость и выразительное, живое лицо барона привлекали с первого взгляда.
— Мне доставило большую радость послушать вашу чудесную музыку, — сказал Ветцлар. — Господин Моцарт, люди всегда восхищаются пением птиц, но, если говорить правду, — куда птицам до вас!
— Вольфганг не мог бы написать плохую музыку, — заметила Иозефа, — даже если бы очень постарался, у него просто не получилось бы.
— Нет, мог бы. — Разве измеришь, сколько душевных переживаний, сколько сил он вкладывает в свою музыку? — Плохую музыку писать гораздо проще, чем хорошую.
— Разрешите с вами не согласиться, — сказал Ветцлар. — Полагаю, для вас отнюдь не проще, господин Моцарт. Слух и вкус — ваша надежная защита.
— Благодарю за любезность. Вы музыкант, барон Ветцлар?
— К сожалению, нет. У меня вовсе нет слуха.
— Но есть вкус, — заметил ван Свитен. — И превосходный.
Иозефа пригласила Вольфганга танцевать, и он сразу приуныл. Танцевать он чрезвычайно любил, но предпочитал сам выбирать партнершу. Двигаться по паркету с Иозефой не доставляло никакого удовольствия. Она касалась его своими пышными формами с коробящей фамильярностью, в то время как Ауэрнхаммер с умиленным лицом наблюдал за ними, словно стал уже тестем. Невидимые узы начинают связывать его с Иозефой, понял Вольфганг; испугавшись, что это может завести слишком далеко, он извинился и, сославшись на нездоровье, откланялся.
В эту ночь Вольфганг не сомкнул глаз. Почему он так одинок и несчастен? Он не мог ласкать женщину, которую не любил, и потому оставался целомудренным. Но он достаточно повидал свет и знал жизнь: не нужно быть Дон-Жуаном, чтобы страдать от искушений плоти. Удобные случаи подворачивались не раз, но грубость женщин легкого поведения ему претила. Да к тому же музыка налагала на него слишком большую ответственность. Перед ним была дилемма. Всем своим существом он желал Констанцу. Но разве можно соблазнить невинную девушку, даже если она неравнодушна к нему? Надо забыть Констанцу, твердил он себе, она лишь романтическая мечта, игра воображения, нужно быть разумным, сохранять хладнокровие. Вольфганг повернулся к стене, но угрызения совести, сомнения, дурные предчувствия и смутные желания терзали его, не давая покоя.
На следующий день Вольфганг пошел повидать Констанцу. Он нерешительно постучал в дверь, не зная, как поступить, если на стук выйдет госпожа Вебер, и облегченно вздохнул, когда в дверях появилась Констанца — она словно поджидала его. Прервав неловкое молчание, Констанца воскликнула:
— Что нам делать, Вольфганг? Мама не велит вам больше сюда являться. — И девушка с плачем прижалась к нему. — Держит меня, как пленницу. Мне здесь не лучше, чем в том серале, о котором вы пишете.
Только сейчас его осенило — из создавшегося положения существует лишь один выход.
— Где ваша мать? — спросил он.
— Ушла. Скоро придет. Пошла утешить Алоизию, сестра расстроена, что опера о серале откладывается.
— Я ничего не обещал Алоизии. Она просто дублерша.
— Вы все еще любите ее?
— Я... — Как ни притворяйся, в этом есть доля правды. Но Вольфганг тут же вспомнил данный себе зарок: не любить женщину, которая не отвечает ему взаимностью. — Я люблю тебя! — неожиданно объявил он.
— О Вольфганг! — Констанца прильнула к нему, перестала плакать. — Значит, мы можем пожениться. Не могу я больше выносить свою мать.
— Но мы еще не помолвлены.
— Я люблю вас и боюсь, как бы вы не совершили ошибку.
— Предстоит еще многое обдумать.
— Вы не хотите на мне жениться?
— Я этого не говорил.
— Вы мне даже не сделали предложения, — чуть раздраженно сказала она. — Чего вы ждете, Вольфганг? Разрешения отца?
Он готов был вспылить, но тут Констанца напомнила — пора уходить, мать может вернуться в любую минуту. И, не сдержавшись, он спросил:
— Так ты выйдешь за Меня замуж?
— Вольфганг, дорогой, я сочту за счастье. — Тон ее стал мягче.
— Я поговорю с твоей матушкой, как только улучу благоприятный момент.
— Это необходимо?
— Ты еще несовершеннолетняя. Всякий другой путь вызовет скандал. Наберись терпения, мне надо все обдумать и наметить план действий, а там уж я дам тебе знать. Но пока никому ни слова. Обещаешь?
Констанца обещала, и Вольфганг заверил, что они станут мужем и женой, как только все устроится.
