По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Дэвид Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 8. «Констанца». 59
Прошло несколько недель, прежде чем Вольфганг по-настоящему ощутил свободу. Колоредо оставил его в покое, Папа прислал согласие, а Кобенцл пригласил в свое поместье, расположенное в одном из пригородов Вены, и раны, нанесенные архиепископом и Арко, начали понемногу заживать. Он сидел за фортепьяно и думал: «Я сберег свое достоинство. Никто больше не посмеет мне приказывать, что сочинять, и когда. Это уже немалая победа».
Вольфганг работал над сонатами для фортепьяно и скрипки или музыкальных издателей, когда покой его нарушила Констанца. Он не любил, чтобы его тревожили во время работы, но сегодня появление девушки обрадовало его.
— Я напекла оладий и хотела вас угостить, — сказала
— Спасибо, отведаю с одним условием, если вы не откажетесь покататься со мной в воскресенье в экипаже.
— Но в воскресенье вы уезжаете к князю Кобенцлу? — Могу поехать днем позже. Князю все равно.
— Такой знатный господин! Он ведь может оказать вам помощь.
— Я же сказал, Кобенцл не обидится. Вы согласны составить мне компанию?
— Ехать вдвоем? Не знаю, прилично ли? Спрошу разрешении у матушки.
Неужели у Констанцы нет к нему доверия? Ведь он не какой-нибудь вертопрах. Вольфганг готов был обидеться, но передумал — Констанца, в конце концов, совсем еще девочка, ей всего восемнадцать.
— Вы отобедаете сегодня с нами, Вольфганг?
— А вы поедете со мной кататься, Констанца? Она пошла спрашивать разрешения и вернулась через несколько минут. Госпожа Вебер позволила с условием, если они вернутся домой засветло.
Вольфгангу такое условие пришлось не по душе: не понравились намеки госпожи Вебер; хотя он принял приглашение пообедать, но стал вдруг необычно молчалив и даже грустен.
Но раздражение Вольфганга как рукой сняло, когда он увидел принарядившуюся для прогулки Констанцу. Да и воскресный день выдался на редкость хороший. Все вокруг радовало: теплое июльское солнце, нарядно одетые люди на улицах, нанятый им удобный экипаж, сознание, что рядом Констанца.
Десять гульденов, так и не отосланные Папе и отложенные на случай крайней необходимости, ушли на экипаж. В кармане оставалось всего несколько монет, но Вольфганг не беспокоился. Три недели он проживет у князя Кобенцла и сэкономит на этом, да и дальнейшие перспективы не так уж безотрадны.
Констанца пришла в восторг от роскошного экипажа и радовалась, что они едут в Пратер.
— Это ведь там катается знать, правда?
— Да. Но мы вовсе не потому туда едем.
— А почему же, Вольфганг?
— Пратер — самое лучшее место для прогулки в экипаже. — И самое романтичное, подумал он.
Среди всей этой роскоши Вольфганг вовсе не казался Констанце маленьким и незаметным, как в свое время пренебрежительно высказывалась о нем Алоизия. У него на зависть нежная кожа, большая, внушительная голова и высокий, выпуклый лоб. Однако, если учесть неправильные черты лица — слишком пухлые щеки и чуть искривленный нос, — его трудно назвать красивым. Впрочем оживляясь, он становился вполне привлекательным. Вот как сейчас, подумала Констанца: стоило экипажу тронуться — и Вольфганг сразу сделался веселым и безмятежным.
— До чего я люблю путешествовать! — воскликнул он. — Люблю стук колес, их ритм. Вам, Констанца, первой я в этом признаюсь.
— Вам это помогает писать музыку?
— Не совсем. Но езда вдохновляет меня, рождает желание сочинять. Вероятно, потому, что мне пришлось много поездить в детстве.
— А тогда вы тоже любили путешествовать?
— Очень, когда задумывался над этим. Чаще всего мне казалось, иначе и жить нельзя, да и слишком я бывал всегда занят.
Они въехали в Пратер, и Вольфганг показывал Констанце великолепную аллею, обрамленную по обеим сторонам огромными каштанами.
— Ну разве можно не любить Вену?
— Я почти не знаю город. Мне редко приходится бывать дальше Петерплац.
— Мы это наверстаем. Я покажу вам Дунай и Гринцинг.
— Люди осадят.
— Они и так осудят, видя нас вместе. Чего вы боитесь? Ей не понравился оттенок пренебрежения в его голосе, и она промолчала. А потом, приятнее было смотреть по сторонам, а не разговаривать — экипажи знатных господ вызывали у Констанцы восторг и изумление. Говорят, иногда сам император выезжает кататься по Пратеру, желая показать свою демократичность и готовность разделить с подданными их радости. Когда Вольфганг приветливо улыбнулся красивой женщине средних лет, проехавшей мимо в просторном голубом экипаже, в Констанце заговорила ревность.
— Кто это? — отрывисто спросила она.
— Графиня Тун. Мой близкий друг.
— Какая старая!
— В тридцать семь лет? Многим мужчинам нравятся женщины в этом возрасте.
Она вдруг спросила:
— Вам непременно надо ехать завтра к князю Кобенцлу?
— Я думал, вы не против моей поездки. По крайней мepе, какое-то время отдохнете от меня, разве вы так не говорили?
— То было ни прошлой неделе.
— Но я еду туда отдохнуть и писать музыку.
— Почему мы не пишите музыку дома? Ведь мама взяла напрокат фортепьяно.
— Очень мило с ее стороны, но как откажешь Кобенцлу? — Ему важно поскорее закончить шесть сонат для скрипки фортепьяно; Артариа, музыкальный издатель, кажется, всерьез заинтересован, а деньги сейчас очень нужны. Он не сомневался: и загородном имении Кобенцла работа пойдет на лад.
Мне будет скучно без вас, — призналась Констанца.
— Я вернусь и конце июля.
— Вы думаете, Артариа понравятся сонаты? — В голосе девушки слышалась искренняя озабоченность.
— А вам они нравятся? Вольфганг, вы еще спрашиваете! — Я привезу вам оттуда подарок.
— Браслет? Кружева? Ленты?
Oн уклонился от ответа.
— Известно ли вам, что Пратер был королевским охотничьим заповедником, пока Иосиф не открыл его для широкой публики? Когда я ребенком играл с Марией Антуанеттой, принцесса думала, что у меня, как и у нее, есть свой собственный охотничий парк.
— Вы были с ней так хорошо знакомы? — с благоговейным трепетом спросила Констанца.
— Она смотрела на меня как на игрушку.
— Но вы и вправду играли для королей Франции и Англии? Он замялся:
— Да. Не такой уж великий подвиг, как представляется некоторым. Ни настоящей музыкальностью, ни вкусом они не отличались.
Вольфганг почувствовал, как рука девушки сильнее сжалась в его руке, и в той части Пратера, где никого вокруг не было, Констанца дала себя поцеловать. А потом, высвободившись, сказала:
— Не надо. О нас могут плохо подумать.
Уже смеркалось, когда они вернулись на Петерплац. Вольфганг пытался объяснить причину опоздания — на Пратере не протолкнешься, но госпожа Вебер смерила его скептическим взглядом и сказала:
— Я знаю, господин Моцарт, вы не обманете честную девушку, но ваша неосторожность может вызвать ненужные толки.
Он залился краской и с жаром ответил:
— Честью Констанцы я дорожу больше, чем кто бы то ни было, и первый готов оберегать ее.
— Надеюсь. В противном случае мне самой придется сопровождать вас повсюду.
Констанца скорчила гримасу и тайком от матери сунула Вольфгангу под дверь записку. В записке говорилось:
«Запомните, Вольфганг, я жду от Вас по возвращении подарок. Хороший подарок».
В Рейзенберге, летней резиденции князя Кобенцла, Вольфганг чувствовал себя как дома. Расположено поместье было прекрасно, и из окон открывался чудесный вид на горную гряду Каленберг, подступавшую к Вене с востока и; почти граничившую с Леопольдсбергом, где около ста лет назад была прорвана турецкая осада. Поместье находилось в часе езды от Вены, и в ясный день вдалеке различались очертания города.
Кобенцл обеспечил Вольфгангу все удобства. Князь сам отвозил его письма в город на почту, предоставил в распоряжение композитора музыкальную комнату и штейновское фортепьяно, купил нотную бумагу, перья, чернила и утверждал, что почитает за честь служить его таланту. Кроме того, князя очень интересовало, как пройдет встреча Вольфганга со Стефани, намеченная на август. Как-то раз, сидя после обеда за чашкой кофе с пирожными, Кобенцл сказал:
— Конечно, Стефани может добиться постановки оперы по своему либретто, и все же не разумнее ли поискать либреттиста получше?
— Кого бы вы предложили? — спросил Вольфганг. Князь отличался хорошим вкусом и имел большие связи.
— Самых лучших. Шекспира или Мольера. Мольер идеально подошел бы для оперы-буффа, и представляете, как подошел бы «Гамлет» или «Отелло» для оперы-сериа.
— Их стихи затмят любую музыку.
— Только но вашу.
— Спасибо, князь Кобенцл, надо писать либретто для музыки, а не приспосабливать музыку к стихам. Были бы Шекспир или Мольер сейчас живы, мы бы работали вместе. Но где я найду человека, который сможет подогнать их стихи под мою музыку?
— А вам нигогда не приходило и голову попробовать это самому, Вольфганг?
— Случалось. Но и не либреттист, хотя некоторые находят у меня литературный дар. Я композитор и должен сочиним, музыку на готовый текст.
— Чтобы выразить определенную идею.
— И чтобы подчеркнуть драматизм действия. В этом суть. В опере поэзия должна всегда быть послушной слугой музыки. Иначе нельзя.
— Глюк с вами не согласился бы.
— Уходя с его оперы, что вы помните — сюжет или музыку?
— Разумеется, музыку. И все-таки мне кажется, у вас могло бы получиться интереснейшее соединение.
— А я боюсь, скорее недоразумение.
— Моцарт и Мольер. Или Моцарт и Шекспир. Нет, я не согласен с вами.
— Ваше сиятельство, суждение ваше весьма для меня лестно. Я высоко ценю обоих поэтов, в особенности Мольера. Но Мольера сейчас нет с нами, а живого либреттиста, по крайней мере, всегда можно заставить переделать либретто так, чтобы оно соответствовало музыке.
— И вы действительно рассчитываете добиться этого от Стефани или от кого-либо другого?
— Я всегда надеюсь на лучшее и готов к худшему.
Вольфганг снова решительно взялся за работу. Нужно было написать еще две сонаты, но он так скучал без Констанцы! Ее не назовешь красавицей, как Алоизию, и не так она остроумна, как графиня Тун, и не так изысканна, как Кобенцл, но все-таки воскресенье, проведенное с ней в Пратере, было одним из счастливейших дней в его жизни. И постепенно воспоминание об этом дне стало основной темой его первой сонаты. Мысли, давно созревшие в голове, складывались в эпитафию чудесному дню, который они провели вместе. Ее тонкая, стройная фигурка незримо присутствовала в его музыке. И по мере того как складывалась соната — милая и простая, как Констанца его мечты, — чувство одиночества отступало.
В последней сонате звучало совсем иное настроение. Вольфганг сделал ее мучительной и взволнованной, и все же музыка искрилась и переливалась и была предельно мелодичной. Он построил ее так, словно партии фортепьяно и скрипки были концертирующими. И в то же время они были неразрывны — одна была немыслима без другой. Вольфганг надеялся, что Констанце обе сонаты понравятся так же, как нравились ему.
Он вернулся в Вену раньше, чем предполагал, — очень уж хотелось поскорее преподнести сонаты Констанце и насладиться ее радостью. Но никто его не ждал. Он вошел в дом Веберов, никем не замеченный, и, подходя к гостиной, услышал визгливый голос госпожи Вебер:
— Констанца, я говорила, не печь сегодня сразу все оладьи.
— Но это же гораздо проще — испечь все разом, — ответила Констанца.
— И дороже. Сколько раз повторять, что у нас нет денег? Ты такая неэкономная, совсем как твой отец.
Констанца стала испуганно оправдываться, а госпожа Вебер не унималась:
— И никто не убирал сегодня квартиру. — Не могу же я все делать одна.
— Хочешь, чтобы убирала я? Мало я для тебя в жизни сделала?
Констанца промолчала, и Вольфганг кашлянул, чтобы дать знать о своем присутствии.
Госпожа Вебер, взяв себя в руки, улыбнулась и сказала:
— Мне очень жаль, что вы стали свидетелем семейной ссоры, но согласитесь, в семье чего не случается.
Нет, он не согласен. В его семье никогда ничего подобного не бывало.
— Я хотела оставить немного оладий для вас, господин Моцарт.
— Благодарю вас.
— Но вы вернулись раньше, чем обещали.
Тон у госпожи Вебер обиженный, подумал Вольфганг, словно он ее в чем-то подвел.
— Мне не следовало выходить из себя, но, знаете, троих сирот воспитывать одной не так-то легко. Порой мне кажется, что они сведут меня в могилу.
— Вы хорошо провели время, Вольфганг? — спросила Констанца.
— Там было спокойно и приятно. И я привез вам подарок.
— Подарок! — Констанца оживилась.
— Две сонаты, которые я сочинил у Кобенцла.
Он вручил ей сонаты, но она неохотно приняла подарок, и вид у нее был разочарованный. Госпожа Вебер велела дочери тут же вернуть их обратно.
— Мы очень ценим ваш щедрый дар, господин Моцарт, — сказала она, но Констанца по может его принять.
— Я мечтал посвятить сонаты ей.
— Это, несомненно, большая честь, однако стоит молодой незамужней девушке их принять, как пойдут сплетни, все сразу поймут: тот, кто дарит, питает к ней нежные чувства.
— А что скажете вы, Констанца? — спросил Вольфганг. — Вы бы хотели иметь эти сонаты?
— Как сказала матушка, я польщена, но...
— Констанца еще ребенок, — прервала госпожа Вебер. — Приходится ее наставлять. Вам следует посвятить свои сонаты тому, кто сумеет вас лучше отблагодарить, господин Моцарт.
Может, все-таки разумнее съехать от них, подумал Вольфганг, как советовал Папа.
