По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 4. Годы мужания. 21
Остался ли он вице-капельмейстером? По возвращении домой этот вопрос не давал Леопольду покоя. Он страшился положительного ответа — тогда ему придется надолго застрять в провинциальном Зальцбурге; но страшился и отрицательного — это означало бы полную зависимость от публичных концертов, а сбора от них никогда заранее не предугадаешь. Но ответа на свой вопрос Леопольд ни от кого не мог добиться. У казначея не оказалось для него денег. Леопольд доложил о своем приезде капельмейстеру Лолли — тот, как всегда, бодро дирижировал капеллой, готовя ее к домашнему концерту, — но Лолли даже не удостоил Моцарта приветствием, а лишь бросил через плечо:
— Ваши обязанности исполняет Михаэль Гайдн, обратитесь к нему.
— Мне помощь не нужна, — сказал Гайдн и повернулся к подросткам, которым давал урок игры на скрипке, буркнув себе под нос: — Я выполняю свои обязанности по указанию графа Арко.
Граф Арко пребывал вместе с архиепископом в охотничьем замке в горах. Никто не знал, когда они вернутся, да и мало кого это заботило.
На вечере, устроенном Хагенауэром в честь возвращения Моцартов, все разговоры сводились к их поездке.
— Скажите, Леопольд, мадам Помпадур, правда, была так хороша собой? — поинтересовался Хагенауэр.
— Я бы скорее назвал ее импозантной, чем красивой. Она немного похожа на императрицу.
Хагенауэр пришел в смущение, а Леопольд невольно улыбнулся наивности друга.
— Неужели англичане даже оперные арии поют на своем ужасном языке? — спросил Баризани.
— В Лондоне все оперы исполняются па итальянском.
— Вольфганг действительно понравился Рамо и Баху? — допытывался Венцель.
— Да. И Манцуоли тоже. Уезжая в Италию, знаменитый певец пригласил нас к себе.
— А подарки, подарки? — О подарках хотели знать все. — Неужели вы получали их от самого Людовика XV и от короля Георга III?
Леопольд с гордостью продемонстрировал золотую табакерку, полученную в подарок от французского монарха, и пояснил:
— Англичане предпочитают одаривать звонкой монетой. — Затем он велел Наннерль и Вольфгангу принести в гостиную наиболее роскошные сувениры, а сам давал пояснения: — Дюжина золотых часов, две дюжины табакерок, пекоторые с золотыми и серебряными инкрустациями, серьги слоновой кости с жемчугом, четыре золотых кольца, дорожный серебряный бювар с серебряными перьями, чтобы Вольфганг мог сочинять в пути, две шпаги с рукоятками, осыпанными драгоценными камнями, голландские кружева, английские шляпы, фламандские плащи, французские накидки и коробка для зубочисток из чистого золота.
Леопольд приостановился, чтобы дать возможность затаившей дыхание аудитории оценить все эти удивительные дары, и Буллингер заметил:
— Эти подарки, должно быть, стоят не одну тысячу гульденов?
— Обер-камергер Людовика сообщил мне, что, если я когда-либо пожелаю продать золотую табакерку, король купит ее за несколько сот гульденов.
Гости полюбовались табакеркой, а затем Буллингер спросил:
— Вы, наверное, заработали за поездку никак не меньше десяти тысяч гульденов?
Радостно оживленный Леопольд внезапно омрачился, подозревая какой-то подвох.
— Не забудьте, мне пришлось потратить целое состояние, чтобы не ударить в грязь лицом перед знатью. А сколько мне стоил каждый концерт, представить трудно! Я сомневаюсь, покрыли ли мы все наши расходы.
Шахтнера удивило, что Вольфганг почти не вырос за эти три с половиной года. И пока Леопольд перечислял знатных господ, перед которыми выступали дети, Шахтнер внимательно присматривался к брату и сестре Моцартам. У девочки гордый вид, совсем как у отца, но Вольфгангу явно успели наскучить подарки. Пожалуй, черты лица мальчика стали еще тоньше, думал Шахтнер, а худоба и бледность говорят о том, что болезни его не щадили. Но Вольфганг не забыл его, при встрече бросился на шею и особенно оживился, когда Шахтнер попросил:
— Покажи-ка мне свои новые сонаты.
— Я написал еще и вариации, они вам непременно поправятся.
Но прежде чем мальчик успел отправиться за нотами, в разговор вмешалась Анна Мария. Она за руку подвела к Шахтнеру Наннерль и спросила:
— Ну скажите, Андреас, разве она не подросла?
— Очень, и к тому же похорошела.
Наннерль вспыхнула и, чтобы скрыть смущение, стала показывать ему свои голландские кружева.
— Удивительно красивые, — похвалил Шахтнер. — Вы счастливица.
Анна Мария отослала Наннерль и Вольфганга к другим гостям и лишь тогда спросила:
— Его светлость сердится на Леопольда?
— Отчего же?
— Андреас, вы отлично знаете, Леопольд получил отпуск всего на год.
— Я не сомневаюсь, что Леопольд знал все условия.
— Вы не отвечаете на мой вопрос!
— В следующий раз, Анна Мария, спрашивайте моего совета до отъезда, а не после.
— Но Леопольд такой упрямый!
Словно почувствовав, что разговор идет о нем, к ним подошел Леопольд, и Шахтнер спросил:
— Вы решили навсегда покончить с поездками?
— Ни один разумный музыкант не станет пренебрегать такой возможностью.
— И все-таки рассчитывали, что вас встретят здесь с распростертыми объятиями?
— Разве я мало сделал для прославления Зальцбурга?
— Но какой ценой! Дети очень плохо выглядят: похудели, бледные.
— Они так много болели, — вздохнула Анна Мария. — Но теперь отдохнут.
— Скажите, Леопольд, сколько вы заработали? За вычетом всех расходов?
— Почему это вас интересует? — Леопольд поразился любопытству друга.
— Я хочу знать, стоило ли так рисковать.
Леопольд сделал предостерегающий жест — к ним подходил граф Арко. Леопольд заметил, что гофмейстер постарел, черты лица его заострились.
— Моцарт, — объявил граф Арко безо всякого вступления, — его светлость желает, чтобы ваш сын сочинил музыку к первой части драматической оратории «Долг первой заповеди». Гайдн и Адельгассер сочиняют вторую и третью. Мальчик должен писать музыку в Резиденции, дабы не возникло никаких сомнений в его авторстве.
— Неужели его светлость сомневается в том, что Вольфганг сам сочинил присланные мною сонаты?
Еще как сомневается, подумал граф Арко. Потому-то он и запирает его во дворце. Вслух граф сказал:
— Трудно поверить, чтобы одиннадцатилетний ребенок мог написать такие зрелые вещи.
— Вольфгангу было девять, когда он сочинил французские и английские сонаты.
— Тем более он не нуждается теперь ни в чьей помощи. Леопольд промолчал. Тон графа Арко ясно говорил, что дальнейший спор бесплоден.
Граф Арко продолжал с печальной улыбкой:
— Вся моя семья благодарит вас за соболезнование.
— Графиня удостоила нас своей дружбой, — ответил Леопольд. — Ее смерть была тяжелым ударом для всех нас и особенно для Вольфганга — графиня очень его любила.
— Она хвалила мальчика в своих письмах.
— Графиня ван Эйк была необыкновенной женщиной. Знакомство с ней для нас большая честь.
Подошли другие гости, и граф снова заговорил официальным тоном:
— Оратория должна быть готова через месяц, к годовщине возведения его светлости в сан. Он рассчитывает получить произведение, соответствующее важности этого события.
— Целый месяц? — Леопольд рассмеялся. — Этого вполне достаточно, ваше сиятельство.
— Полагаю, ваш сын не обманет наших ожиданий, — сухо сказал граф Арко. — Это явилось бы большим разочарованием для его светлости.
Почему Папа беспокоится? Вольфганг был совершенно уверен в себе. Он выдержал такое же испытание у принца Конти, а в то время знал куда меньше. От того, как он, Вольфганг, справится с ораторией, во многом зависит авторитет и положение отца; Вольфганг это понимал, но Папе не стоило волноваться, все будет в порядке. Сюжет старой мистерии был скучноватый, но сочинение музыки к ней не представляло трудности. Вольфганг слышал немало ораторий и прекрасно помнил, как строится их музыка. Ему достаточно было один раз услышать какую-нибудь вещь, и он мог легко воспроизвести ее форму. И все же, когда за ним закрылись двери салона, где он должен был сочинять в обществе одного только лакея, у Леопольда было такое лицо, словно сына бросили в темницу.
Обстановка салона удручала Вольфганга. Правда, в комнате стоял стол, а степы украшали картины из истории Великого потопа, но клавесин был посредственный и общая атмосфера гнетущая.
Вольфганга скоро утомило однообразие оратории, и он с удовольствием принялся за арию для мужского сопрано. Постепенно он увлекся и даже взял партитуру с собой в кровать; во всем дворце ария была единственно дорогой и близкой ему вещью.
Как-то граф Арко наведался к нему узнать, как подвигается сочинение, но Вольфганг только пожал плечами. Они не доверяли ему, а он не доверял им.
Через несколько дней Вольфганг попросил лакея распахнуть окно. Никто, кроме графа Арко, не навещал его, а Вольфганг ненавидел одиночество. Одиночество порождало грусть, а грусть душила мысли. Но теперь, после того как с разрешения графа отворили все окна, стал слышен звон колоколов, голоса слуг, берущих воду из источника, стук подков о булыжную мостовую. Привычные звуки рождали мелодии. Он придал своей части оратории форму Генделя и содержание Эберлина. Его светлость останется доволен. Вольфганг предпочитал оратории Генделя всем другим, но его светлость больше любил музыку Эберлина. Желая удостовериться, что его мелодии можно петь, Вольфганг напевал их сам себе. Он по-прежнему недолюбливал свой голос, тонкий и пронзительный, но пел верно и под конец пришел к выводу, что сочинение вполне пригодно для соборного хора, который будет исполнять ораторию.
Через две недели Вольфганг сказал, что его часть закончена. Граф Арко изумился. Он никак не ожидал от ребенка, что тот так быстро справится с заданием. Почерк был детский, небрежный, и, увидев испещренные кляксами нотные листы, граф Арко решил, что перед ним просто мазня, которую нельзя играть. Желая увериться в этом, он отдал партитуру Лолли, но тот неохотно подтвердил, что первая часть вполне пригодна для исполнения. Затем граф показал ноты Гайдну, еще не закончившему свою часть, и тот сказал:
— Это заимствованная вещь. Чистый Эберлин.
— А ее можно исполнять?
— Думаю, что да. Но мальчику еще многому надо учиться.
— А вы в возрасте Вольфганга написали бы лучше? — Граф Арко отнюдь не собирался принимать чью-то сторону, но никуда но денешься — ребенок удивительный.
— Разве в этом дело?
— Для Вольфганга как раз в этом.
После исполнения оратории его светлость сказал Леопольду:
— Я рад, что ваш сын оказался достойным лестных отзывов, полученных нами из-за границы.
— Благодарю вас, ваша светлость. Мы молим бога, чтобы он помог нам заслужить ваше одобрение.
— Но если вы еще раз без моего разрешения затянете отпуск, я не буду столь снисходителен.
— Я ваш покорный слуга, ваша светлость. Шраттенбах развеселился. Неужели музыкант думает, что его так легко провести? Архиепископ чуть было не сказал Моцарту, что прекрасно понимает, чего стоят его лицемерные заверения в покорности, но одумался: не пристало ему снисходить до пререканий со слугой.
— Для нас большая честь, ваша светлость, принимать участие в праздновании вашей годовщины.
— Такая же честь, как выступать перед Людовиком XV? Или Георгом III?
— Большая, ваша светлость. Где бы пи выступали дети, наши мысли постоянно были о том, как бы заслужить ваше благорасположение и благословение.
Архиепископ удостоил его улыбки, но Леопольд увидел лишь холодный оскал. Затем его светлость удалился, и Леопольд, оставшись вдвоем с графом Арко, спросил:
— А в чем состоят мои обязанности, ваше сиятельство?
— Что вас интересует? У вас вполне достаточно обязанностей.
— Да, да, разумеется. — Вот только каких именно, недоумевал Леопольд.
— Надеюсь, вы по-прежнему остались искусным скрипачом. Его светлости нужны исполнители и учителя, а не гении. — Увидев, что музыкант поставлен на место, граф смягчился:
— Леопольд, иногда вы бываете чересчур напористы. Да, у вас необыкновенные дети, но ведь и у меня они необыкновенные, и одной дочери я уже лишился. Благодарите судьбу за то, что к вам она более снисходительна.
— Я благодарен судьбе, ваше сиятельство. Но вы ведь понимаете, дети действительно заслужили право выступать перед императрицей, перед Людовиком XV, перед Георгом III.
— Уж не подумываете ли вы о новой поездке? — удивился граф Арко.
— Ни в коем случае! По крайней мере, не сейчас. Но если, к примеру, через год императрица захочет вдруг послушать детей или потребует Вольфганга сочинить что-нибудь для нее, как отнесется к этому его светлость? Ведь это великая честь для Зальцбурга.
— Можно будет испросить еще один отпуск. Без оплаты, конечно. Но не следует забывать, что вы находитесь в услужении его светлости.
— Без оплаты?
— Вы получите деньги, как только снова приступите к исполнению своих обязанностей.
— В качестве вице-капельмейстера?
— Неужели, по-вашему, мы должны дать отставку Лолли, всегда готового к услугам его светлости?
Глубоко опечаленный, Леопольд стоял в полной растерянности. Как бы ни повернулись события, они всегда сумеют найти предлог, лишь бы не дать ему должность капельмейстера.
— На вашем месте я бы больше думал о карьере в Зальцбурге. У вас ведь здесь немало добрых друзей.
— Граф Арко, я искренне ценю все, что вы для меня сделали. Благодарю вас от всего сердца.
— Правда, цените, Леопольд?
— Как можно в этом сомневаться! Вольфганг говорил, что вы заглядывали к нему каждый день.
— Он прекрасный мальчик. Милый, ласковый, только немного упрямый, как и его отец. Будьте осмотрительны, особенно когда заметите, что он становится поперек дороги другим композиторам. Стоит им почувствовать в нем реальную угрозу, как они немедленно ополчатся против него, а то, что он ребенок, озлобит их еще больше. — Граф Арко протянул Леопольду золотую медаль для Вольфганга — подарок архиепископа за первую часть оратории.
Леопольд был разочарован — золота в медали оказалось всего на двенадцать дукатов, но Анне Марии подарок поправился, а Наннерль пожалела, что ей нельзя носить медаль вместо Вольфганга, которого больше заинтересовало поручение его светлости сочинить еще одно произведение.
