По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 2. Чудо-ребенок. 9
После великолепия Шёнбрунна скромная гостиница произвела на Леопольда прямо-таки удручающее впечатление. День проходил за днем, никто о них не вспоминал, и он пал духом. Но когда он уже окончательно уверился в том, что Мария Терезия только делает вид, будто любит музыку, его посетил граф Майр; он заявил, что послан самой императрицей. Леопольд порадовался собственной предусмотрительности: каждый день с утра он на всякий случай надевал свой лучший парик, камзол и черные шелковые чулки — одежду аристократов.
— Значит, вы все еще в Вене, господин Моцарт, — сказал граф Майр.
— А вы думали, мы уже уехали, ваше сиятельство?
— Ее величество выразила пожелание, чтобы вы задержались в Вене, но я был слишком занят разными дворцовыми делами и боялся опоздать с этим сообщением.
— Ее величество очень великодушна. — В голове вертелся вопрос — интересно, насколько? Он не мог задерживаться в Вене дольше, если им не заплатят хоть что-то за выступление.
— Ей хотелось бы, чтобы ваши дети сыграли перед ее детьми.
— Воля ее величества для нас закон.
— Опять в Шенбрунне. Они будут гостями эрцгерцога Максимилиана и эрцгерцогини Марии Антуанетты.
— Слушаюсь, ваше сиятельство. Вот только кто оплатит все расходы?
— Завтра днем. Вас устраивает?
— Завтра днем? Но у нас есть еще несколько приглашений.
— Ее величество просила меня в знак ее восхищения передать вам этот подарок. — Он вручил Леопольду сотню дукатов. — Я состою также императорским казначеем.
— Благодарю вас, ваше сиятельство! — Леопольд с трудом сдерживал ликование. Эта сумма превосходила его самые смелые мечты. — Мы счастливы, что ее величество осталась довольна нашей игрой. Для нас будет честью выступить перед ее детьми.
Императорский казначей улыбнулся в душе и подумал: Моцарт потому лишь получил сто дукатов, что императрицу тронула искренность чувств мальчика, в чем, однако, она никому не призналась бы.
— Значит, мы можем ждать вас завтра? — спросил он.
— Да, завтра, ваше сиятельство! — радостно подтвердил Леопольд.
— А как насчет других приглашений?
— Я уверен, что никому не придет в голову возражать против желания императрицы.
Граф Майр подал Леопольду два свертка с одеждой.
— Это нам? — удивился Леопольд.
Вашим детям. Подарок императрицы. Парадное платье для концерта, чтобы они чувствовали себя непринужденно в общество молодых эрцгерцога и эрцгерцогини.
Анна Мария не разделяла радости Леопольда. Ему льстил присланный подарок, ей — нет. Он написал Хагенауэру и Вуллннгеру, сообщил им о сотне дукатов и платье для детей и попросил священника заказать еще несколько месс за здравие Моцартов. Он так сиял, что Анна Мария не решилась его разочаровывать, сама же считала этот подарок подачкой и намеком на то, что в прошлый раз дети были недостаточно хорошо одеты.
На следующий день Леопольд пригласил парикмахера завить и напудрить парики. Анна Мария удивилась. Леопольд всегда стоял за экономию, и вдруг такое расточительство. Единственное, что заботило его сейчас, — это внешний вид детей. Он с гордостью посматривал на сына — мальчик просто очарователен в лиловом камзоле, отделанном дорогим золотым шпуром.
— На камзол Вольферля пошло тончайшее сукно, — заметил он.
Анне Марии казалось, что ребенок похож на марионетку.
— Когда у него на боку прицеплена шпага с осыпанной драгоценными камнями рукояткой, волосы завиты и напудрены, в левой руке шляпа, а правая заложена за борт камзола, Вольферль как две капли воды похож на маленького императора, — прибавил Леопольд.
Aннa Мария догадалась, что наряд Вольферля принадлежал раньше эрцгерцогу Максимилиану, а белое тафтовое платье Наннерль было собственностью одной из дочерей Марии Терезии, и это было ей очень обидно. Но когда она намекнула, что детям прислали обноски, Леопольд ответил:
— Я верю в благородство ее величества.
Странно было слышать такое от него — Леопольд очень редко верил в чье-либо благородство.
— Папа, Мама, посмотрите па меня! — воскликнула Наннерль. — Правда, красивое платье?
Должны же они хоть на этот раз понять, что Вольферль не один свет в окошке. Но никто не обратил на нее внимания. Пана оправлял наряд Вольферля, мальчик выглядел скованным и каким-то чужим, а Мамины мысли были далеко.
Анне Марии не хотелось никого хвалить или как-то проявлять свои чувства. Ей надо было побыть одной, подумать обо всем. В парадных костюмах дети казались совсем взрослыми. Ее мучило предчувствие, что, как бы она ни заботилась о них, никогда больше дети не будут нуждаться, как прежде, в ее материнской любви и защите. Однако Наннерль выглядела такой обиженной, что Анне Марии пришлось сказать:
— Да, моя милая, ты просто прелестна.
Но на сердце было по-прежнему тяжело. Леопольд наставлял Вольферля никому не бросаться па шею, иначе можно помять костюм, и говорил, что концерт для детей императрицы принесет им новые лавры, а Анна Мария думала: все эти победы таят в себе зерно пагубы.
В Шёнбрунне Моцартов встретил граф Майр, весьма любезно проводивший их через парадный вход в Зеркальный зал.
Императрица на этот раз держалась гораздо приветливей. Решив обойтись без обычных церемоний, она просто представила Моцартов своим детям.
Леопольд заметил, что эрцгерцог Максимилиан одного роста с Вольферлем, и понял: Анна Мария правильно догадалась — сын их одет в костюм с эрцгерцогского плеча. Кроме Максимилиана, в комнате находились Мария Антуанетта, которая была на несколько месяцев старше Вольферля, восьмилетний эрцгерцог Фердинанд и тринадцатилетняя эрцгерцогиня Иоганна — она была той же комплекции, что и Наннерль; это ее платье красовалось сейчас на их дочери, догадался Леопольд.
Неожиданным оказалось присутствие наследника престола эрцгерцога Иосифа. Моцарт тщательно готовился к приему и заучил наизусть возраст всех шестнадцати детей Марии Терезии, но никак не ожидал увидеть здесь кого-то из старших принцев. Однако Леопольд тут же вспомнил, что Иосиф, которому уже исполнился двадцать один год, отличался, по слухам, большой музыкальностью.
Худощавого и задумчивого наследника престола заинтересовал маленький виртуоз. Его отец восхищался музыкальными фокусами мальчика, мать говорила, что он очарователен, но Иосиф хотел сам посмотреть, что представляет собой этот ребенок. В противоположность набожной матери, презиравшей Вольтера, которого он читал, Иосиф гордился своим вольнодумством.
— Господин Моцарт, говорят, у вашего сына замечательный слух? — спросил Иосиф.
— Неплохой, ваше высочество.
— Мама, можно, я что-нибудь сыграю? — Это сказала эрц-герцогиня Мария Антуанетта. — Господин Вагензейль и господин Глюк хвалит мою игру на клавесине.
— Мы почтем за честь, ваше высочество, — откликнулся Леопольд; младшая дочь императрицы, Мария Антуанетта, была самой хорошенькой.
— А он пусть скажет, фальшивлю я или нет. — Мария Антуанетта указала на Вольферля.
— Нет, Антуанетта! — Мария Терезия внезапно посуровела. Позволить простолюдину критиковать Габсбургов было бы непростительно.
Тогда, словно в пику ей, Иосиф заявил, что хочет сыграть на скрипке.
Это было совсем уж непозволительно. Но запретить сыну Мария Терезия не могла: Иосиф ее наследник, будущий император.
Леопольд делал вид, что не слышит фальшивых звуков, которые так и лезли в уши; эрцгерцог был любителем и играл как любитель. Пусть Иосиф и будущий император, думал Леопольд, но музыкального таланта он совсем лишен. Однако Леопольд никак не проявлял своих чувств и надеялся, что и Вольферль будет тоже сдержанным.
После того как эрцгерцог несколько раз подряд взял неверную ноту, Вольферль сказал:
— Вы фальшивите, ваше высочество, и у вашей скрипки чересчур резкий звук.
Леопольд ждал бури. Но вместо этого Иосиф, улыбаясь, сказал:
— Браво! Наконец-то я встретил честного человека. Императрица тоже улыбнулась, правда ее улыбка показалась Леопольду несколько деланной.
— Иосиф, — раздраженно сказала она. — Может, мы дадим Моцартам сыграть одним — ведь для этого они учились.
— Ваше величество, — воскликнула Наннерль, — я могу играть с закрытыми глазами!
— Ну, это просто фокус, — возразил Иосиф, — а вот можешь ли ты сыграть незнакомую вещь?
— С листа? — Наннерль вопросительно взглянула на Папу.
— А почему бы и нет, если это музыка? — вмешался Вольферль.
— Это соната Вагензейля. — Иосиф поставил ноты на пюпитр и спросил: — Вы ее когда-нибудь видели?
— Нет, — отозвался Вольферль. — Но сыграть можем. Правда, Наннерль?
Наннерль постеснялась сказать «нет», однако ей было страшно. Все же она заиграла вслед за Вольферлем и, поняв, что играют они правильно, перестала волноваться. Беря заключительные аккорды, она знала, что игра их вызвала одобрение. Все, даже младшие дети, слушали затаив дыхание, и эрцгерцог Иосиф пожал им руки, что было великой честью, и обращаясь к очень гордому Папе, назвал его «господин капельмейстер».
Вольферлю очень понравились пирожные со взбитыми сливками, которыми угостила его Мария Антуанетта. Она была такой хорошенькой и веселой — просто глаз не отвести. И предлагала посмотреть ее клавесин — может, ему захочется на нем сыграть, а Вольферль думал, как, должно быть, приятно ее поцеловать.
— У вас есть свой парк, чтобы в нем играть? — спросила Мария Антуанетта.
— Нет. — А зачем он нужен, подумал Вольферль.
— А у нас есть. Но у вас, конечно, есть охотничий парк?
— Нет, — грустно ответил он. Белокурая, голубоглазая, с нежной кожей и ярким румянцем, она была просто обворожительна, особенно когда улыбалась. А сейчас вдруг стала очень серьезной.
— У нас самый большой охотничий парк в империи. Папа там сейчас охотится на оленей. А вы любите охотиться?
Вольферль недоуменно пожал плечами, хорошо бы она поговорила о чем-нибудь, знакомом ему.
— Пойдемте, я покажу вам свой клавесин, — предложила Мария Антуанетта.
Тринадцатилетняя эрцгерцогиня Иоганна, решив, очевидно, что отпускать их одних не следует, присоединилась к сестре. Вольферль, желая доказать, что он не маленький, поспешил вслед за старшими, но, непривычный к натертому паркету, поскользнулся и упал. Иоганна сделала вид, будто ничего не заметила, а Мария Антуанетта подбежала к мальчику и, стараясь ободрить, помогла подняться.
Отправившиеся на поиски детей Мария Терезия с Мамой подошли как раз, когда Вольферль говорил Марии Антуанетте:
— Вы очень добры. Когда я вырасту, я женюсь на вас.
Немало удивленная, Мария Терезия спросила почему.
— Из благодарности, — ответил Вольферль, — и еще потому, что она добрая. Ее сестра не захотела мне помочь, а она помогла.
Дети были оставлены на попечение придворной дамы, и императрица указала Анне Марии на кресло. Анну Марию потрясла ее благосклонность. Правда, сама императрица уселась на более высокое кресло с величественной, как у трона, спинкой, но, в общем, они сидели почти как равные.
Марию Терезию заинтересовал маленький мальчик. Она понимала, отец не даст откровенных ответов на ее вопросы, ей казалось, что он слишком эксплуатирует ребенка, но императрице поправилась Анна Мария, в ее представлении образец доброй немки — матери семейства. Дружелюбно, насколько позволяло ее положение, она спросила:
— Когда же это проявилось? — Что, ваше величество?
— Его одаренность, очарование, способности.
— Не знаю, — Анна Мария обвела взглядом натертый паркет, сверкающие люстры, изящные зеркала и снова посмотрела на императрицу. Она встретила ее ободряющую улыбку — улыбку матери и одновременно всеведущей властительницы, которую сам создатель облек властью, — и вдруг высказала вопрос, годами не дававший ей покоя.
— Ваше величество, откуда у него это?
— Что это? — На сей раз озадачена была Мария Терезия.
— Гениальность. Ведь правда, он гениален, ваше величество?
— Потому, что так хорошо играет для своего возраста? — Мария Терезия снисходительно улыбнулась.
— Нет, ваше величество, не только потому. Что касается музыки, для него нет трудностей.
— Это необычно, — согласилась Мария Терезия, — и, разумеется, он прелестный ребенок.
— Мне иногда кажется, ваше величество, что его гениальность — дар божий.
Мария Терезия не ответила, слова Анны Марии показались ей чересчур дерзкими. Унаследованный ею трон действительно был даром свыше, но что мог получить в наследство от своих предков сын Моцартов? Кроме того, почти все музыканты — цыгане. Мальчик вызывал у нее интерес как у матери, а не как у покровительницы искусств.
— Надеюсь, вы не рассердились на меня, ваше величество, — смиренно произнесла Анна-Мария, — но право же, у Вольфганга вместо крови в жилах течет музыка.
— В вашей семье есть дворянская кровь?
— Говорят, мой отец родом из мелкопоместных дворян, но никаких доказательств нет.
— А по линии вашего мужа?
— Никогда об этом не слышала, ваше величество.
— Поразительно!
— Ваше величество, у Вольферля мой характер, но музыкальные способности мужа.
— Господин Моцарт очень хороший музыкант?
— Да. И наша дочь тоже прекрасная музыкантша. Но они не могут равняться с Вольфгангом. Вот почему мне кажется, ваше величество, что талант его — дар господень.
— При его происхождении это невозможно;
— Но когда он играет, мне кажется, им владеют высшие силы, ваше величество.
— Сомневаюсь. Заботитесь ли вы о духовном воспитании ваших детей?
— Когда мы дома, муж занимается с ними каждый день. Он сам окончил иезуитскую гимназию в Аугсбурге, и мы все ревностные католики.
— Похвально. Нет ничего важнее христианского воспитания.
— Господь — наша опора в трудные дни, ваше величество.
— Господь бог часто одаривает нас своими милостями. И его высшая милость — это наши дети.
— Осмелюсь сказать, ваше величество, мне кажется, ее высочество эрцгерцогиня Мария Антуанетта прелестна и так добра.
— Добра она далеко не всегда. Но ваш сын ее чем-то привлекает.
— Может быть, она дар божий, посланный вам, ваше величество.
— Вполне возможно. — Мария Терезия была убеждена, что это именно так. — Хоть она и моя дочь, но проявляет порой легкомыслие и леность, но гораздо чаще это маленькая богиня, которая знает, что самой судьбой ей предопределено властвовать.
Уместно ли задать императрице вопрос о ее детях, подумала Анна Мария, хотя бы для того, чтобы и со своей стороны проявить интерес?
— Ваше величество, — вдруг спросила она, — а ваши дети когда-нибудь жалуются на усталость? Я не смею огорчать мужа, по мне не хочется, чтобы Вольферль чрезмерно утомлялся. А Вольферль уверяет, будто никогда не устает. Разве такое возможно?
— Никогда не знаешь, когда верить детям и когда нет. Они-то хотят, чтобы им всегда верили. Сама я верю им наполовину, и то считаю себя излишне снисходительной.
— И еще он очень любит путешествовать, даже больше, чем его отец.
— Это тревожит вас, госпожа Моцарт?
— Да, ваше величество. Дома я могу пойти куда мне вздумается. А здесь меня все время водят, как малое дитя. В Зальцбурге мне все знакомо. А в пути не знаешь, что увидишь через минуту. И потом, кругом столько болезней. Вольферль наш последыш. Из семи детей выжили только он да Наннерль. Если с ними что-нибудь случится, просто не знаю, что делать.
— Жить дальше, — с горечью сказала Мария Терезия. — Я вот живу.
— Но вы — императрица, ваше величество, вы должны жить!
Мария Терезия ничего не ответила. Она думала о войне с Фридрихом Прусским, этим чудовищем, как она его называла, которая тянется с того времени, как она взошла на престол. Только теперь, после многих лет войны и тяжких потрясений, забрезжила наконец надежда на мир. Надо устраивать браки детей так, чтобы укреплять империю. Даже свою любимицу Марию Антуанетту, которой нет еще и семи, ей нужно просватать именно с таким расчетом — и как можно скорее. А эти Моцарты — за исключением, быть может, Анны Марии — мечтают о славе. Право, наивные!
Анна Мария раздумывала, как хорошо было бы, если бы люди могли доверять друг другу и быть в хороших отношениях независимо от занимаемого положения, и тут Мария Терезия сказала:
— Вы правы, госпожа Моцарт, человек должен жить, что бы ни творилось у него в душе. Мы приходим в этот мир не для того, чтобы развлекаться. Не каждому можно подарить свою дружбу, а тем более доверие.
Дети вернулись вместе с Леопольдом, и императрица поднялась, давая понять, что аудиенция окончена.
Вольферль был возбужден — Анна Мария невольно подумала, до чего скучным покажется ему теперь Зальцбург — и сразу принялся рассказывать.
— Мама, вы знаете, у них есть свой зверинец. У Туанетты есть волки, и львы, и медведи!
— Хорошо, хорошо, дорогой, нам пора ехать. Ты, верно, очень устал.
— Нет, совсем не устал, честное слово.
Анна Мария и Мария Терезия понимающе улыбнулись друг другу, а потом все пошло по установленному порядку. Моцарты низко поклонились императрице, и Леопольд поблагодарил ее за доброту, делая вид, что не замечает ее усмешки. Императрица удостоила Анну Марию личной аудиенции, это произведет сенсацию в Вене. Мария Терезия подняла руку — и появившийся откуда-то граф Майр повел их к карете, ожидавшей у ворот.
Вольферль взял Маму за руку: какие у него теплые, доверчивые пальцы, подумала она, как они верят ей, эти замечательные пальцы, творящие музыку и дарующие ласку.
