По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д. Вэйс. «Возвышенное и земное». Часть 2. Чудо-ребенок. 7
Это была любовь с первого взгляда.
Вольферль стоял у въезда в город, завороженный звуками и видом Вены. Папа нарочно задержался возле укреплений, опоясывающих Вену, желая рассказать жене и детям, что именно здесь в 1683 году были разбиты турки, после чего началось превращение Вены в современный город, и что, возможно, Фридрих Прусский не решается штурмовать город именно из-за этих внушительных оборонительных сооружении, по Вольферль заметил, что Папу никто не слушает. Мама задумалась, наверное вернулась мыслями в Зальцбург, Наннерль с любопытством разглядывала нарядных дам в проезжавших экипажах, а сам Вольферль жадно созерцал этот новый мир, стараясь ничего не упустить. Он не мог наглядеться и наслушаться.
Его привела в восторг веселая суета городских улиц, ему нравились ритм и темп жизни города, его многоликость, оживление и толпы людей повсюду.
Папа нанял экипаж, и они отправились к месту своего жительства, в гостиницу «Белый бык», неподалеку от Дворцовой площади. Когда они проезжали по Грабену — сердцу Вены, Вольферль рассматривал толпу на тротуарах, которая становилась все гуще, и воскликнул:
— Папа, а Вена куда больше Зальцбурга, и народа здесь гораздо больше!
— С 1683 года население тут удвоилось, было девяносто тысяч, а стало почти двести. А в Зальцбурге всего десять тысяч человек.
— Мы здесь надолго останемся?
— Сколько понадобится, столько и проживем.
— А это что? — Вольферль указал на шпиль, высившийся в отдалении.
— Это собор св. Стефана, — ответил Папа. — Самый старый и самый большой в Вене. Он в центре города. Мы будем жить поблизости.
Поток экипажей запрудил весь Грабен, они продвигались вперед черепашьим шагом, но Вольферль был только рад — можно по крайней мере насладиться видом города. Несмотря па серое небо и холод не по сезону, на Грабене было многолюдно. В Зальцбурге никто носа на улицу не показывает в такую погоду, думал Вольферль. Здесь же прогуливалось много господ в пудреных париках и дам в нарядных отороченных мехом накидках. Повсюду слышалась непонятная речь, и Папа объяснил, что люди приезжают в Вену со всего света. Вольферль видел конных солдат в мундирах с императорским гербом, но не заметил никаких других признаков войны, хотя Мама с Папой часто говорили о войне, которая шла между императрицей Марией Терезией и Фридрихом Прусским; Экипаж остановился — пропустить солдат, и Вольферль услыхал, что какой-то человек предлагал билеты на фейерверк за двенадцать крейцеров.
Вольферль возбужденно попросил:
— Папа, можно мне пойти?
— Нет.
— Но он говорит, дети до девяти лет могут не платить, если придут с родителями.
— Я сказал — нет, — строго повторил Папа.
Вольферль умолк, но ненадолго. Нищий просил милостыню, протягивая шляпу к сидевшим в экипажах людям, и Вольферль спросил:
— Можно дать ему что-нибудь? Мне его жалко.
Папа рассердился, но господин в карете позади них подал нищему крейцер, и Вольферль обрадовался.
— Дети, бедность — это несчастье, проклятие божье, — сказал Папа, и Вольферль задумался, зачем богу нужно проклинать кого-то? Бог наказывает за дурные поступки, не раз говорил Папа, но ведь проклятие — это совсем другое, что-то вроде глухоты. Страшнее глухоты ничего невозможно себе представить. Мальчик содрогнулся от ужаса и чуть не заплакал.
— Что с тобой, Вольферль? — спросила Мама. Разве мог он объяснить?
— Этот нищий — скверный человек, — сказал Папа. — Иначе ему не пришлось бы попрошайничать.
Мама обняла Вольферля, словно желая защитить от городской толпы, а он предпочел бы, чтобы она этого не делала — так он хуже слышал то, что происходит вокруг. Он хорошо знал почти все звуки Зальцбурга, но в Вене оказалось много новых. И его охватило страстное желание впитать всю эту музыку улиц: людской говор, интонации разных языков, грохот колес проезжающих экипажей.
— Тебе нравится Вена, Вольферль? — спросил Папа и ласково притянул его к себе.
— Очень!
При входе в гостиницу «Белый бык» какой-то человек предложил Леопольду:
— Купите чудотворный талисман. Кусочек от креста святого Стефана. Отдаю за десять крейцеров.
Леопольд возмутился — неужели этот наглец принимает его за деревенского простака?
— Глупые суеверия! — с негодованием сказал он. Однако торговец не отставал. Не желая упустить хорошо одетого господина, он попытался всучить ему «Список парикмахеров, портных и модных магазинов» и, когда Леопольд заинтересовался, предложил ему еще «Подробный и исчерпывающий список венских аристократов», который Леопольд купил, только когда торговец сбавил цену с двадцати до десяти крейцеров.
Позже Леопольд негодовал. Список оказался ничем не лучше его собственного — деньги выброшены на ветер. К тому же и устроились они совсем не так, как рассчитывали. Номер в "Белом быке«— заказал для него зальцбургский знакомый, уверявший Леопольда, что «Белый бык» — гостиница приличная, хоть и недорогая, и находится по соседству с дворцами аристократов, на чье покровительство можно было рассчитывать. Но номер оказался однокомнатным. И в ном не нашлось места даже для дорожного клавесина.
Комнату пришлось разгородить. Она скудно освещалась и была такая холодная, что вода в тазу замерзла, да и с удобствами дело обстояло неважно. Дети принялись шутить по этому поводу, и Анна Мария их поддерживала, но Леопольд сказал, что смеяться тут не над чем. Ему пришлось улечься на одной кровати с Больферлем, а Анна Мария с Наннерль устроились в другой половине комнаты.
Леопольд почти не сомкнул глаз. Вольферль всю ночь толкал его и не давал спать, пожаловался он Анне Марии, но это была по единственная причина бессонницы. До сих пор он не получил вестей ни от графа Шлика, ни от графа Герберштейна. Правда, он никогда особенно не рассчитывал на чью-либо помощь, однако вся обстановка действовала на него угнетающе. О переезде не могло быть и речи. Он всем дал этот адрес. Уж не наказывает ли его бог за то, что он осмелился взять судьбу в свои руки? К тому же погода стояла отвратительная, а ведь было только начало октября.
С тех пор как они приехали в Вену, дождь не прекращался пи на минуту. Не верилось, что солнце когда-нибудь снова выглянет.
Прослышав, что императрица и эрцгерцог Леопольд намереваются посетить премьеру повой оперы, Леопольд Моцарт решил воспользоваться случаем. Так или иначе, надо получить аудиенцию у императрицы, но тут же он подумал, что попытка привлечь ее внимание может быть расценена как оскорбление короны. Заплатив дукат, что значительно превышало обычную стоимость билета, Леопольд получил кресло поблизости от императорской ложи.
Императрица не появилась, и Леопольд был очень расстроен. Волей-неволей ему пришлось сосредоточить внимание на опере Глюка «Орфей и Эвридика». Сначала он слушал недоверчиво, но постепенно музыка захватила его, что было некоторым утешением, по крайней мере не напрасно потеряно время; музыка не лишена лиризма. Вольферлю надо обязательно послушать оперу, решил Леопольд.
Когда дирижировавший оперой Глюк поднялся из-за клавесина и, стоя, кланялся аплодировавшей публике, Леопольд услышал, как эрцгерцог сказал своему адъютанту:
— Говорят, в Вену приехал мальчик, который играет на клавесине не хуже взрослого.
Леопольд заторопился назад, в гостиницу, и стал ждать высочайшего приглашения.
Но приглашения не последовало, и, чтобы немного рассеяться, он повел Вольферля на «Орфея и Эвридику». На этот раз дирижировал не Глюк, а кто-то другой — оказалось, что императрица уже почтила своим присутствием оперу. Вольферль сидел задумчивый и притихший.
Это была первая опера, услышанная Вольферлем, и она привела его в недоумение. Папа говорил, что в опере много действия, а на сцене почти ничего не происходило. Но пение оказалось прекрасным. Диапазон голосов был очень широким, Вольферль и не представлял себе, что человек способен брать такие высокие ноты. И потом, певцы совсем не фальшивили. В Зальцбурге такое редкость, даже во время службы в присутствии архиепископа. Вольферль не понял, в чем суть оперы «Орфей и Эвридика». В ней показана победа любви над смертью, сказал Папа, по Вольферлю это мало что говорило. Папа пояснил, что Орфей и Эвридика на самом деле только духи.
— Святые духи? — спросил Вольферль.
Папа улыбнулся и ничего не ответил. Начинался второй акт, а Папа хотел, чтобы Вольферль не пропустил ни одного такта. Музыка Глюка временами казалась Вольферлю ужасно медленной, она словно застывала на месте, но никогда прежде он не слыхал таких мелодичных и нежных звуков. Он слушал как зачарованный. Опера кончилась, а Вольферль все сидел на месте, хотя Папа сказал, что в фойе продают сласти.
Когда Папа укладывал Вольферля — Мама и Наннерль уже давно спали на своей половине, — он спросил:
— А я смогу когда-нибудь написать оперу?
— Может статься.
— Скоро?
— Когда научишься. Глюку было под пятьдесят.
— Знаете что, Пана?
— Что?
Вольферль был необычно задумчив.
— В опере слова сами поют друг другу! — Мальчик говорил так, словно делился своим открытием с Папой. — Одни слова поют красиво, а другие отвечают им еще красивее, тогда одни слова спрашивают, а другие поют им ответ, а потом они все вместе радуются, — От возбужденного голоса Вольферля проснулись Наннерль и Мама. Они пришли со своей половины узнать, в чем дело.
Вольферль пропел слова, которые тут же придумал, и сказал Папе:
— А теперь, Папа, вы мне отвечайте словами.
Но прежде чем Папа сообразил, что сын от него хочет, Вольферль низким голосом, как Папа, пропел строфу за него; а потом запел женским голосом:
— Это Мама. — Затем тоненьким, девичьим: — Это Наннерль. Папа, ну, пожалуйста, давайте завтра напишем оперу и споем ее. Я могу петь тремя голосами, а вы споете своим. А назовем мы ее «Венская опера». — Он стал сосредоточенно прислушиваться к мелодиям, звучавшим у него в голове.
— Ну довольно, размечтался, — строго сказал Папа, но тут же не удержался и спросил: — А сколько инструментов тебе потребуется дли этого произведения со словами?
Вольферль назвал точное число инструментов, которое он собирался использовать.
То ecть ровно столько, сколько использовал Глюк. Мальчик не только обладает интуицией, он еще и наблюдателен, подумал Леопольд, как раз то, что нужно для композитора.
Вольферль спросил:
— Папа, а почему я не родился у вас с Мамой в Вене? Вы же знали, что мне бы это понравилось.
— Это бог решает, где тебе родиться, — вмешалась Наннерль.
А Мама добавила:
— И к тому же сейчас поздно. Всем пора спать.
— Да, — подтвердил Папа. — А то смотри, еще захвораешь.
— Папа, почему я не родился в Вене? — настаивал Вольферль.
— Потому что твой дом в Зальцбурге, — строго ответил Папа. — Когда-нибудь ты и там будешь слушать оперу. А пока иди спать. Тебе не надо утомляться — вдруг мы получим приглашение ко двору.
Взбудораженный услышанным, Вольферль почти не спал ночь. В его памяти вновь и вновь возникали мелодии оперы, и он был счастлив. К утру он знал несколько арий Глюка наизусть.
