По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д.Вейс. «Убийство Моцарта». 38. Анна Готлиб
Ряды обитых золотой парчой кресел заполняли партер, с потолка свешивались огромные хрустальные люстры, бесчисленные зеркала в серебряных рамах украшали стены, на алых портьерах красовались императорские орлы Габсбургов. Но Бургтеатр был пуст, только певица с аккомпаниатором репетировала на сцене.
Анна Готлиб назначила встречу на полдень. Подъезд был не заперт, и Джэсон и Дебора прошли в зал и остановились у последних рядов кресел. Голос Анны показался Джэсону холодным и невыразительным, миниатюрная певица терялась на огромной сцене, да и сам Бургтеатр наводил тоску своей пустотой. Она пела арию Моцарта, но голос её лишал музыку всякой прелести.
Заметив гостей, Анна остановила аккомпаниатора и позвала их на сцену. Джэсон извинился, что прервал репетицию.
— Я ведь сама пригласила вас, — сказала певица.
У Анны Готлиб были пышные каштановые волосы, в молодости, должно быть, она была премиленькой, но теперь, в пятьдесят, морщинистая шея и круги под глазами выдавали ее возраст. Держалась она с достоинством и вела разговор так, словно право задавать вопросы принадлежало ей одной.
— Вы поете его арии, мадам Готлиб? — Джэсон знал, что певиц следует называть «мадам».
— А вы считаете, что он был отравлен? — напрямик спросила мадам Готлиб.
— Мы пытаемся установить истину, — осторожно ответила Дебора.
— Его музыка — вот что важнее всего, — твердо произнесла Анна Готлиб.
Появление незнакомого человека прервало их разговор.
— Прошу прощения, мадам, я от графа Седельницкого.
— В чем дело? — недовольно спросила Анна.
— Цензура хочет ознакомиться с вашей программой.
— Это песни. Песни Моцарта. Музыка совершенно безобидная.
— Не сомневаюсь в этом, — спокойно ответил молодой человек. — Но император приказал обращать особое внимание на слова, а в песнях, помимо музыки, есть еще и слова.
Анна Готлиб подала ему программу:
— Надеюсь, вы останетесь довольны.
Он быстро просмотрел программу и сказал:
— На мой взгляд, программа прекрасная.
— Когда я узнаю, разрешена ли она?
— Через несколько дней.
— Надеюсь, не накануне концерта? Как было с Бетховеном.
— Не думаю. Это музыка иного рода.
— Это любовные арии, — пояснила Анна.
— Думаю, что граф Седельницкий останется доволен. — И посланец удалился.
Дебора выразила тревогу, что концерт при таком условии может быть отменен.
— Деньги делают чудеса, — ответила Анна Готлиб. — Стоит мне пожертвовать крупную сумму на какое-нибудь благотворительное дело, проводимое графом, и концерт непременно состоится.
— Это вошло в обычай? — спросил Джэсон.
— Да. Но со времен Меттерниха положение ухудшилось. Мне вам больше нечего сказать.
Эти слова застали Джэсона врасплох, но Дебора поспешила спасти положение:
— Но вы согласились встретиться с нами, мадам Готлиб.
— Я дала согласие познакомиться с вами. Но не сказала, что намерена с вами беседовать.
— Разве одно не подразумевает другого?
— Отнюдь нет. — И тут Анна Готлиб лукаво улыбнулась и добавила:
— Вот если вы придете на мой концерт, я еще, возможно, изменю решение.
— Мы благодарны вам за приглашение, — вежливо отозвалась Дебора.
— Если не ошибаюсь, вы остановились в «Белом быке» на площади Ам Гоф?
Дебора кивнула.
— Я буду петь Моцарта, — сказала Анна, и это прозвучало как примирение. — Просто я хотела выяснить, кто вы — друзья или враги.
На сцену вернулся аккомпаниатор, и Анна Готлиб простилась с ними.
Вскоре они получили билеты с короткой запиской: «Если вы останетесь довольны концертом и захотите увидеться со мной, я буду ждать вас в своей уборной».
Джэсон готов был отказаться, но Дебора урезонила его: ведь восторгаясь ее голосом, Моцарт избрал ее своей первой Паминой и, по словам Эрнеста, она была влюблена в Моцарта. Но Джэсон шел на концерт без особой надежды.
На этот раз Бургтеатр являл собой красочное и оживленное зрелище. Зал был полон. Из своей ложи в бельэтаже, рядом со сценой, Джэсон увидел в соседней ложе Шиндлера, а в партере Шуберта, нетерпеливо взиравшего на сцену. Среди публики он приметил и молодого полицейского чиновника, который прервал их разговор с певицей, а в самых последних рядах партера, где было мало что видно, зато прекрасно слышно, он увидел Эрнеста.
Анна начала с одной из арий Сюзанны из «Свадьбы Фигаро», затем пропела арию Деспины из «Так поступают все» и арию Церлины из «Дон Жуана», которую Джэсон никогда прежде не слыхал. После сонаты Моцарта, сыгранной пианистом, Анна завершила первую часть концерта еще двумя ариями из «Свадьбы Фигаро» и «Волшебной флейты». Первой из них была ария Керубино. Голос ее теперь обрел теплоту и силу, и Джэсона тронула выразительность ее пения и глубина чувства. Казалось, Моцарт был рядом с нею, и она обращала к нему свою любовь.
Когда же Анна начала арию «Меня предчувствие тревожит», Дебора была покорена. Анна пела с необычайной проникновенностью, и Джэсон подумал, что Моцарт, должно быть, писал эту арию для нее. Каждая нота, казалось, исходила из сердца певицы, и смысл заключался не в словах, а в мелодии, певучей, красноречивой и нежной.
Джэсон готов был просить у Анны прощения, он слушал и благодарил небо за этот великолепный подарок. Ария подходила к концу, ария, впервые исполненная ею много лет назад, когда ей было всего семнадцать, и зал замер, слушая эту смиренную молитву. Казалось, Анна звала Моцарта, а он в ответ звал ее. Но вот в ее голосе зазвучало отчаянье, теперь она пела о тщетности любви, о том, что им никогда не обрести счастья, и Джэсон страдал вместе с нею.
Вторая часть концерта состояла из двух арий: арии для сопрано из незаконченной мессы Моцарта и его концертной арии для сопрано в трех частях «Ликуйте и радуйтесь».
Джэсон уже больше не изумлялся. Опасаясь, как бы что-нибудь не помешало его наслаждению музыкой, он закрыл глаза и старался не упустить ни единой ноты. Музыка рождала в его душе мечту о счастье вопреки всем жестокостям окружающего мира.
Горничная мадам Готлиб уже поджидала их и сразу провела в уборную. Среди людей, расточавших похвалы певице, они увидели Шуберта, Шиндлера и полицейского чиновника, которые вскоре все удалились. Анна Готлиб явно обрадовалась их приходу.
— Как вам понравился концерт? — дружелюбно спросила она.
— Мы в восторге!
— Стены Бургтеатра слышали столько музыки Моцарта. Здесь были поставлены четыре его оперы, три из них впервые. Он не раз давал тут концерты. В Вене нет другого зала, более подходящего для исполнения его музыки. Бургтеатр принадлежал ему, это был его театр.
— Вот тут бы и следовало его похоронить!
— Что ж, это было бы мудро. — Глаза Анны заблестели от слез.
— Вы любили его? — спросила Дебора.
— Мне было семнадцать, а ему тридцать пять. А когда я впервые пела для Амадеуса в «Фигаро», мне было всего двенадцать. Он смотрел на меня как на ребенка.
— Детская любовь бывает подчас самой сильной, — заметила Дебора.
— Что вы хотите у меня узнать, господин Отис? — переменила тему Анна.
— Мадам Готлиб, вы действительно испытывали нас? — спросил Джэсон.
— Я хотела понять, как вы относитесь к Амадеусу и зачем вы сюда приехали.
— Я и сам не раз задавал себе тот же вопрос, — ответил Джэсон. — Я всегда страдал от неудовлетворенности собой. Когда я впервые услышал музыку Моцарта, со мной что-то произошло, я понял, что должен посвятить себя чему-то очень важному, что станет делом моей жизни. Может быть, именно поэтому я занялся выяснением обстоятельств его смерти. Это придало смысл моей жизни, хотя и превратило мою жену в мученицу.
— Не такая уж я мученица, просто порой у меня не хватает терпения, — сказала Дебора.
— Но пути назад нет. Сальери был движим желанием убрать со своего пути великого соперника, а я должен возродить и вернуть его к жизни.
— Удивительно, что никто до вас не решился на это.
— Возможно, другие боялись, — сказала Дебора. — Нам ведь тоже угрожали.
— Как и мне. Когда я получила роль в «Волшебной флейте», меня предупредили, что если я соглашусь, императорская оперная труппа для меня навсегда закрыта. И действительно, я больше никогда не пела в императорской опере. К счастью, я в этом не нуждалась. Я стала актрисой. После смерти Амадеуса я охладела к опере, хотя часто исполняю в концертах его арии.
— Вы помните, как чувствовал себя Моцарт перед премьерой «Волшебной флейты»?
— Прекрасно! Он говорил мне: «Я должен соблюдать умеренность в еде, простая пища, никаких специй, жира, и я здоров».
— И тем не менее, он нарушил свой обет на ужине у Сальери?
— В тот момент он забыл об этом, а потом было уже поздно.
— Он когда-нибудь репетировал с вами?
— Довольно часто. Он раскрывал мне образы моих героинь.
— Его не мучали боли, когда он сидел за фортепьяно? С больными почками трудно долгое время сидеть на одном месте.
— Он репетировал со мной незадолго до своей болезни, и я ничего не заметила. Нас тогда, правда, одолевали другие заботы. Поговаривали, будто в «Волшебной флейте» прославляется масонство и что Царица Ночи — весьма нелестный портрет Марии Терезии. Это настроило Габсбургов против Амадеуса.
— Почему же Йозефа согласилась петь эту партию? — удивился Джэсон.
— Все Веберы очень музыкальны, а роль была завидная, с двумя блестящими ариями.
— Вы знали Йозефу или Алоизию Вебер?
— Они смотрели на меня свысока. Ведь они были примадоннами и действительно прекрасными певицами. Па-мина была моей первой большой ролью, а Алоизия и слышать о ней не хотела. Она не считала «Волшебную флейту» за оперу и сердилась на Йозефу, что та согласилась в ней петь.
— Да Понте говорил, что Габсбурги никогда не простили Моцарту «Свадьбу Фигаро», — сказала Дебора.
— Весьма возможно. Фигаро бунтовщик по характеру, а опера его восхваляет. Я знаю, что это вызвало раздражение двора. А ко времени постановки «Волшебной флейты» Амадеус впал в такую немилость у Габсбургов, что они наверняка могли поддержать Сальери в любых действиях против Моцарта. Произошло нечто удивительное. Стоило Амадеусу оставить Бургтеатр и перейти в театр Фрейхаус-на-Видене, как с его карьерой у Габсбургов было покончено. И в то же время «Волшебная флейта» пользовалась таким громким успехом, что перепуганный Сальери, возможно, готов был на все. Успех «Волшебной флейты» показал, что Моцарт не нуждается больше в поддержке Габсбургов, а этого они ему не могли ни простить, ни забыть. Наверное, поэтому Сальери и действовал смелее, он понимал, что любой его поступок против Моцарта останется безнаказанным.
— Вы считаете, Габсбурги поощряли Сальери, чтобы он причинил вред Моцарту? Толкали его на преступление? — спросил Джэсон.
— Косвенно да. Указаний они ему, разумеется, не давали. Просто смотрели на все сквозь пальцы, и всякое действие Сальери встречало у них поддержку.
— Может быть, что-нибудь еще кажется вам теперь подозрительным?
Анна Готлиб задумалась. Она была очень молода, когда полюбила Амадеуса, и эта любовь длилась, наверное, с самой первой их встречи. Ей не хотелось раскрывать им свою душу, делиться самым для нее святым, хранимым в тайне от всех. Однако кое-что по-прежнему лежало камнем у нее на сердце.
— В день похорон, — тихо произнесла она, — только я одна из всех побывала на кладбище. — И, заметив их удивление, Анна продолжала: — Я не поверила словам Сальери, что надвигается непогода, и когда все другие повернули обратно, я решила последовать за гробом. А когда я наконец отыскала карету, похоронные дроги уже скрылись из виду. Как я ни торопила кучера, он не сумел их догнать. И все же я не сомневалась, что успею на кладбище к похоронам, сумею проститься с ним и запомнить его могилу. Но в декабре быстро темнеет, и я подъехала к кладбищу уже в полной тьме. Ни могильщика, ни возницу я не нашла, разыскала лишь одного смотрителя.
В тот день хоронили многих, сказал он, и имени Моцарт он не припомнит. Смотритель отнесся ко мне сочувственно. Я была молодой, хорошенькой и сильно горевала, и он, наверное, решил, что покойный был моим возлюбленным. Чтобы как-то утешить меня, он показал на полосу рыхлой земли и сказал: «Должно быть, его похоронили вот тут, в общей могиле». Земля была свежевскопанной, и, стоя у могилы, я молча помолилась за упокой его души.
Но меня всегда мучил один вопрос: почему его так поспешно похоронили? Ведь я приехала на кладбище почти сразу за дрогами. Может, смотритель указал мне то место просто из желания поскорее от меня избавиться?
— Отчего же вам тогда не пришла эта мысль? — спросил Джэсон.
— Я была убита горем и плохо понимала, что происходит.
— А теперь?
— Теперь я допускаю, что тело Амадеуса, возможно, вообще никогда не привозили на кладбище св. Марка.
Джэсон и Дебора в изумлении молчали.
— Значит, вы все-таки его любили и до сих пор любите! — горячо воскликнула Дебора.
— Я горжусь тем, что мне довелось его знать. Я благодарна за это судьбе. — Анна сняла с шеи медальон и показала Деборе.
— Это самое дорогое, что у меня есть.
На одной стороне медальона был миниатюрный портрет Моцарта, на другой засушенный цветок.
— Амадеус преподнес мне эту гвоздику на премьере «Волшебной флейты» и сказал: «Вы всегда должны быть очаровательной и прекрасной». Эти слова я ношу в своем сердце. Мне кажется, в то мгновение он меня любил.
Джэсон и Дебора с почтением взирали на медальон, и Анна добавила:
— Его положат в мою могилу, на кладбище св. Марка. Я так хочу.
— Если вам удастся повидаться с Сальери, будьте осторожны, — предупредила их на прощанье Анна. — Думаю, и сейчас никто не знает, в здравом ли он уме. Но одного он не мог отнять у Моцарта. Его музыки. В этом Амадеус одержал над ним победу. До самого конца Моцарт оставался верен своей музыке, и нам всем следует вечно благодарить за это небо.
