По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский

Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович

Д.Вейс. «Убийство Моцарта». 35. Чтобы они помнили

На следующее утро Джэсон поднялся рано, полный желания поскорее выехать из Зальцбурга, но на дворе бушевала непогода. Все улицы замело снегом, и об отъезде нечего было и думать. Когда они спустились к завтраку, серо-белый призрачный покров окончательно скрыл окружавшие Зальцбург горы.

Ганс безнадежно объявил:

— Метель продлится несколько дней. Я предлагал вам уехать пораньше. Снегопад теперь надолго. А как же с нашими визами, господин Отис?

— Я уже говорил, это не твое дело.

Ганса это ничуть не успокоило, да и Дебору тоже. Декабрь был на исходе, до Вены им в срок не добраться, даже если выехать сегодня. Правда, опоздание на несколько дней не вызвало бы гнева Губера. Дебора хотела сказать об этом Джэсону, но тот жестом остановил ее и приказал Гансу выйти.

— Я вижу, ты ему теперь тоже не доверяешь, — заметила Дебора.

— Я никому не доверяю. Но о визах не беспокойся, неделя или месяц задержки, значения не имеет. Наше оправдание — непогода.

На следующий день небо прояснилось, и Джэсон обратился к Раабу за советом, можно ли трогаться в путь. Хозяин взобрался на крышу, осмотрел горизонт и, вернувшись, сказал:

— Все дороги замело. Зальцбург утонул под снегом. Это настоящее бедствие. Рановато для метели, но уж когда такое случается, мы месяцами бываем отрезаны от мира.

Прошло несколько дней; город словно вымер. Задержка, снова задержка, негодовал Джэсон. В отчаянии он искал и не находил выхода из создавшегося положения. Он хотел было посетить Фредюнга, но хозяин гостиницы сказал, что доктор, должно быть, по делам еще до снегопада уехал в Вену.

У Джэсона закралось подозрение, уж не доносчик ли этот доктор, но он решил не терзать себя лишними подозрениями.

Когда наконец улицы расчистили от снега, Джэсон поднялся к горе Ноннберг, но дом Констанцы казался необитаемым. Почти у всех домов сугробы были расчищены, и лишь этот дом возвышался серым призраком, отгородившись от всего света снежной стеной.

— Что же нам делать? — спрашивала Дебора.

— Я продолжу записи в дневнике, — ответил Джэсон.

— Это опасно. Если его обнаружат, тебе грозит тюрьма.

— А что если мне изменит память?

— Тогда хотя бы упрячь их в надежное место.

— Я сделаю это ради тебя, — пообещал он и молча принялся разбирать бумаги, кипа которых росла с каждым днем.

Закончив, он аккуратно спрятал записи в подкладке своего бархатного жилета.

Спустя три недели после визита к Наннерль они наконец кинули Зальцбург. Рааб советовал им подождать до весны, предупреждал, что дорога до Линца может оказаться непроезжей, — ни один дилижанс из Линца до сих пор не добрался до Зальцбурга. Но Джэсон с Деборой понимали, что дальнейшее промедление может оказаться опаснее любых превратностей, подстерегающих их в дороге.

Третьего февраля 1825 года они въехали наконец в Вену, Дебора мечтала только об одном: поскорее добраться до квартиры на Петерплац, где их ждал отдых в уютных теплых комнатах.

Но у городских ворот их задержали: таможенный чиновник, взглянув на их бумаги, подозвал главного полицейского инспектора, и тот предложил Джэсону и Деборе выйти из кареты.

— У вас просрочены визы.

— Мы задержались из-за непогоды, — принялся объяснять Джэсон.

— На целый месяц? Это не причина. На ваших визах стоит: «Политически ненадежны». Тут все объяснения бесполезны

Чиновники приступили к обыску, но ничего не обнаружили; Джэсон надежно припрятал бумаги.

— Что ж, тем лучше для вас, — проворчал инспектор. — Но это еще не все.

Инспектор вызвал солдат, и они окружили карету. Подобного унижения Дебора еще никогда не испытывала, но ее протесты остались без внимания. Джэсон в бессильной ярости наблюдал за происходящим.

Окруженная солдатами, карета двинулась по дороге к тюрьме. Миновав Грабен, они свернули в узкий переулок, и Джэсон отметил, что тюрьма находится в том же доме, что и полицейское управление. Их провели в подвальную камеру. Они почти касались головой потолка этой тесной комнатушки, освещаемой лишь пламенем свечи; стол и скамья составляли всю ее обстановку.

Когда свеча угасла, и они очутились в полной темноте, Джэсон, ухватившись за прутья решетки, начал звать на помощь.

К окну подошел тюремщик. У Джэсона от отчаяния перехватило горло.

— Я бы хотел переговорить с господином Губером.

— С кем? — тюремщик насторожился.

— С господином Губером. Полицейским чиновником. Мое имя Отис, Джэсон Отис. Сообщите ему обо мне. Я дам вам два гульдена.

Охотно взяв деньги, тюремщик удалился.

Им казалось, что они просидели в кромешной тьме целую вечность, гадая, придет ли спасение. Наконец в коридоре послышались шаги. Тюремщик привел с собой двух солдат.

— Они отведут вас к начальнику полиции, — пояснил он. По пути к Губеру Джэсон стал догадываться, что все это подстроено заранее: и их арест, и заключение в темную камеру, а может, и то, что тюремщик с готовностью согласился на подкуп. Что это: предупреждение, угроза или намеренная попытка их запугать?

На этот раз суровое лицо Губера, восседавшего за столом, выражало явное удовлетворение.

— Я предупреждал вас, что если вы просрочите визы, то попадете в тюрьму. А вы пренебрегли моим советом.

— Нас задержала непогода, — объяснил Джэсон. Кабинет Губера стал еще роскошнее, словно хозяин хотел подчеркнуть, сколь укрепилось его положение. К Венере прибавился мраморный Аполлон, новые парчевые портьеры прикрывали окна, а свет ламп после тьмы подвала казался особенно ярким. Губер задал первый вопрос:

— Уж не по причине ли непогоды вы нанесли визит вдове и сестре Моцарта?

Губер, по-видимому, ждал, что он начнет отпираться, но Джэсон, не страшась, ответил:

— Прошу прощенья, господин Губер, но я не вижу в этом ничего предосудительного. Их посещают многие.

— С докторами также многие советуются. Но не по поводу ядов.

— Мой муж там заболел, — ответила за Джэсона Дебора.

— Что ж, всякое случается. — Губер откровенно наслаждался препирательством. — Вам повезло, Отис. Найди мы у вас компрометирующие бумаги, сидеть бы вам в тюрьме.

— Но ведь вы разрешили нам остаться в Зальцбурге до тех пор, пока Бетховен не закончит ораторию.

— Вы опоздали на пять недель. Вполне основательная причина, чтобы отправить вас в тюрьму.

— Неужели нас могут ни за что посадить в тюрьму? — возмутился Джэсон.

— Многие проступки караются в империи тюрьмой, — заметил Губер. — В первую очередь воровство, нападение на дворянина и критика в адрес императора, но, помимо этого, существует еще более двухсот нарушений, тоже карающихся тюрьмой. Мы не допустим у себя революции.

— Но мы не революционеры, мы...

— Разумеется, нет. Вы молодые американцы из Бостона. Но мы не потерпим также никакой критики в адрес императорской фамилии.

— Критики императорской фамилии? — удивился Джэсон. — Ничего не понимаю!

— Всякий раз, когда вы позволяете себе непочтительно отзываться о Сальери, вы оскорбляете императорскую семью. Сальери пятьдесят лет был фаворитом Габсбургов. Неужели вы думаете, что я не разгадал ваших намерений?

— Император Иосиф был поклонником Моцарта, — решился Джэсон.

— Кто это вам сказал? К тому же Иосифа давным-давно нет в живых, а нынешний император придерживается иных взглядов. Помните об этом. Досье на вас становится слишком обширным. Два визита к госпоже фон Ниссен, один визит к госпоже Зонненбург, два визита к доктору Фредюнгу.

— Но, господин Губер, мы посетили госпожу фон Ниссен и госпожу Зонненбург лишь из желания выразить им свое уважение, что же касается доктора Фредюнга, то визит к нему был вызван моей болезнью.

Губер скептически усмехнулся и подал им предметы, отобранные таможенниками: ридикюль Деборы, часы и деньги; Джэсон изумился, когда вместо двухсот сорока гульденов он насчитал всего двести.

— Новые визы, пусть даже временные, стоят каждая двадцать гульденов. С ними немало возни. — Губер разор-кал старые визы, подал новые и спросил: — Как долго вы еще задержитесь в Вене? Думаю, Бетховен закончит ораторию до первого апреля. На большее не рассчитывайте.

— Господин Губер, прошу дать нам срок до первого июня, чтобы нам выехать в хорошую погоду. Не хотелось бы снова пускаться в путь в холод и по бездорожью.

Губер пометил: «первое июня» и сказал:

— Вы слишком рискуете, Отис.

— Вы имеете в виду ораторию? — притворился непонимающим Джэсон.

— Не прикидывайтесь наивным, Отис. Не будь у вас денег, вы все еще сидели бы в камере.

Губер был доволен собой. Сначала он сомневался, стоит ли давать этим американцам новые визы, но теперь понял, Что избрал верный путь. Любому ростку следует дать подняться, чтобы убедиться, не сорняк ли это; выдернуть его с корнем он всегда успеет.

Джэсон недолго радовался обретенной свободе. Он подошел к карете и поджидавшему их Гансу, взглянул на визы и прочел знакомую надпись, сделанную рукой Губера: «Политически неблагонадежны».

«в начало | дальше»