По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д.Вейс. «Убийство Моцарта». 36. Что же дальше?
Их комнаты на Петерплац госпожа Герцог сдала другим приезжим.
— Вы обещали скоро вернуться, а были в отъезде целых три месяца, зачем же пустовать таким прекрасным комнатам? — ответила она на упреки Джэсона.
— А где наши вещи?
— На чердаке. В целости и сохранности. Правда, их подвергли осмотру.
— Кто посмел это сделать?
— Полицейский инспектор. Весьма обходительный человек. Он оставил все в полном порядке. Вы состоите под надзором полиции?
— Наверное, поэтому вы и решили от нас избавиться?
— Я просто не желала терять деньги, да кроме того, узнай вы, кто жил там раньше, вы бы их не сняли.
— Какой-то старый музыкант? Он умер?
— Не своей смертью. До сих пор непонятно, что это было — убийство или самоубийство.
— А господин Мюллер знал об этом?
— Еще бы! Он был другом покойного.
— Давно вы видели господина Мюллера? — спросил Джэсон.
— С неделю назад, он заходил справиться о вас. Узнал о приходе полиции и с тех пор больше не появлялся.
Они сняли уютные комнаты на верхнем этаже гостиницы «Белый бык», где жили в свой первый приезд в Вену. Джэсон сказал Деборе:
— Где бы мы ни поселились, нам не избежать слежки. Раз эту гостиницу нам рекомендовал сам Губер, может, это усыпит его подозрения.
Джэсон тешит себя иллюзиями, подумала Дебора, но спорить не стала; слава богу, наконец-то они могли спокойно отдохнуть.
Одежда и книги, хранившиеся на чердаке у госпожи Герцог, оказались в полном порядке, если не считать пятен 01 прикосновения чужих рук.
Джэсон теперь не сомневался, что Ганса следует рассчитать — тот доносил о каждом их шаге, — но ему хотелось поймать кучера с поличным. Не ведет ли Губер с ними адскую игру и находит в этом удовольствие, подумал Джэсон.
— Если Ганс осведомитель, постараемся извлечь из этого пользу, — сказал он Деборе.
Джэсон оставил свой новый адрес в полицейском управлении и решил держаться от Губера подальше, чтобы избежать открытых столкновений.
Устроившись на новой квартире, они зашли в банк к Гробу. Банкир любезно приветствовал их и выразил надежду, что они остались довольны своим пребыванием в Зальцбурге; правда, он удивился их долгому отсутствию.
— Нас задержала непогода, — объяснил Джэсон. — Кроме того, были неприятности с Губером из-за виз.
— Тут есть, видимо, и другая причина. Визы лишь предлог, — сказал Гроб.
— Могли бы мы рассчитывать на вашу помощь в дальнейшем? — спросил Джэсон.
— У меня есть связи, но все зависит от обстоятельств. В чем же все-таки истинная причина недовольства Губера?
— Губер упомянул Сальери. Он сказал, что любая критика в его адрес рассматривается как критика императорской фамилии.
— Я же вас предупреждал, — воскликнул Гроб. — Вы ведете себя неосмотрительно и ничего не добьетесь. Позвольте напомнить вам, что Сальери является персоной, близкой императорской семье. Таких лиц лучше не трогать. Советую вам избрать другой предмет для изучения.
— Что слышно о Бетховене?
— С ним я не виделся, но виделся с Шиндлером.
— Надеюсь, работа над ораторией подвигается? Нам следует торопиться с отъездом.
— Я же предупреждал вас, что он будет тянуть. Он снова поменял квартиру, а для него это целое событие. Жалуется, что ему некогда сочинять.
— Разве полгода недостаточный срок? — спросил Джэсон.
— Чего ему действительно не хватает, так это здоровья. Он прихварывает.
— Ну, а что Шиндлер говорит об оратории?
— Шиндлер советует положиться на бога.
— Может быть, нам стоит еще раз повидаться с Бетховеном? — предложила Дебора.
— Пока он никого не принимает, даже очаровательных молодых женщин. Но отчаиваться не следует. Шиндлер заверяет, что Бетховен собирается приступить к оратории. Ну, а пока он воображает себя Иеремией.
— Возможно, мне надо самому переговорить с Шпиндлером? — спросил Джэсон.
— Как вам угодно. Прислать его на Петерплац?
— Мы переехали. Обратно на площадь Ам Гоф.
— Прекрасно. Я извещу Шиндлера.
— Господин Гроб, вы не получали новых писем от моего отца? — спросила Дебора.
— Нет. Вы ждете письма?
— Он пишет мне регулярно каждый месяц.
— Ты не сказала мне, что писала отцу, — заметил Джэсон.
— Не нужны ли вам деньги, господин Отис? — поспешил вмешаться Гроб. — На вашем счету осталось пятьсот гульденов. Зальцбург вам недешево обошелся.
Деньги пришлись бы сейчас кстати. Гостиница стоила дорого, и пятисот гульденов могло не хватить на обратный путь.
— Мне нужно сто гульденов.
— Я дам вам двести, — предложил банкир. — Не сомневаюсь, что господин Пикеринг скоро пришлет еще. Он знает, что вам понадобятся деньги для возвращения домой.
Шиндлер посетил их на следующий день. Друг Бетховена зашел всего на несколько минут, чтобы успокоить их по поводу оратории и посоветовать запастись терпением.
— Поверьте, Бетховен полон желания написать ораторию, но полиция усилила за ним надзор. Он всегда знал, что за ним следят, но теперь это стало просто невыносимым.
— Уж не связано ли это с нами? — спросил Джэсон. — Может быть, до полиции дошли наши разговоры с ним о Сальери?
— Кто знает. Бетховен не скрывает своих мыслей.
— Мы хотели бы еще раз повидаться с Бетховеном.
— Бетховен сейчас никого не принимает. Всему виной его глухота. Из-за нее он все больше замыкается в себе.
— Так что же делать с ораторией? — спросил Джэсон.
— Ждать, — с важным видом ответил Шиндлер.
— Вы пришли как раз это нам посоветовать?
— Бетховена нельзя торопить; надо подождать, чтобы он примирился с полицейским надзором, как с неизбежным злом, это может благоприятно отразиться на его творчестве и придаст оратории дух справедливого возмущения.
— Сколько же еще ждать?
— Как долго вы намерены пробыть в Вене?
— Два-три месяца, не больше.
— Попробую поторопить его. Сейчас у него трудное время: он волнуется и по привычке все откладывает. Но он вас не забыл, шлет вам сердечный привет и просит быть снисходительным к стареющему музыканту. Ему надо немного поправить здоровье; несведущие доктора своими отвратительными лекарствами совсем испортили ему желудок.
Джэсон заказал для Бетховена бутылку лучшего вина и попросил Шиндлера передать композитору.
Это слишком дорогой подарок. Вы очень щедры, — сказал Шиндлер. — Бетховен будет весьма доволен, лучшего лекарства не придумать. Я буду держать вас в курсе событий.
И Шиндлер удалился, бережно прижимая к груди бутылку Несмюллерского.
— Его нет в Вене, — сообщила хозяйка, когда через несколько дней Джэсон пришел к Эрнесту. — Он уехал с месяц назад и не сказал, когда вернется. Мне кажется, он отправился в Прагу.
Оставив свое имя и адрес, Джэсон вернулся в гостиницу.
— Тебе не кажется, что Мюллер хотел ускользнуть от полиции? — спросила Дебора. — Губер, как паук, плетет вокруг нас паутину. Вспомни, как ты заболел в Зальцбурге, наш арест, осведомленность полиции о каждом нашем шаге, и как госпожа Герцог отказала нам в квартире. Все это дело его рук, а теперь они взялись и за Бетховена. Вот увидишь, Губер еще с нами расправится.
Все оборачивается против меня, — с тоской подумал Джэсон. — Может, мне следует бросить эту затею? Но Моцарт отодвинул на задний план все остальное, стал смыслом его жизни. Пусть это одержимость, но пути назад для него нет. К тому же с Моцартом он никогда не чувствовал себя одиноким, хотя был одинок сейчас, в этом неприветливом городе, где его пугало все; он был песчинкой в необъятных и неизведанных просторах прошлого. И еще его угнетало сознание, что никому здесь нельзя доверять: ни Эрнесту, ни даже Деборе. Теперь он не сомневался, что она втайне от него переписывалась с отцом.
— Что же ты молчишь, Джэсон? Ведь ты не станешь утверждать, что все это простое совпадение?
— Возможно; ты и права, но не надо преувеличивать.
Джэсон сел за стол и, стараясь сосредоточиться, бесцельно водил пером по бумаге. Как найти Дейнера или Анну Готлиб? Живы ли они? У кого разузнать о них? Их двухсот тысяч людей, населяющих Вену, никто не мог помочь ему отыскать могилу Моцарта. А деньги? Они таяли на глазах. Гульденов, хранящихся в банке Гроба, едва ли хватит на возвращение в Бостон.
Так в бездействии тянулся день за днем. Наступил март. Оставалось всего три месяца до отъезда, но никто не давал о себе знать: ни Бетховен, ни Мюллер, ни Гроб, ни даже господин Пикеринг.
Ганс наведывался ежедневно, предлагая свои услуги, и однажды Джэсон не удержался и спросил:
— Почему бы тебе не поискать другую работу?
— Мне это и в голову не приходит, господин Отис! Скоро вы будете совершать поездки, делать визиты. А когда наступит время отъезда из Вены, вам без меня не обойтись.
— Ну, а если я тебя рассчитаю?
Ганс не сумел скрыть своего, испуга, и Джэсон почувствовал к нему внезапную жалость. Но он не должен поддаваться мягкосердечию: Ганс их враг, нет сомнения, иначе зачем бы ему так цепляться за них?
— Вы не можете этого сделать.
— Как это — не могу?
— Простите, господин Отис... — Ганс заикался. — Я к вам сильно привязался, мне было бы тяжело с вами расстаться.
— Ты можешь идти, — сказал Джэсон, и Ганс удалился. Дебора попрекнула Джэсона за излишнюю снисходительность.
— Мне кажется, я уже и тебе не доверяю, — ответил он.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты тайком от меня писала отцу.
— Я просила у него денег, только и всего. Я боялась тебя рассердить.
Он смягчился. Она поступила разумно, деньги им нужны.
— Я бы запретил тебе писать, если бы не кража.
— Это тоже дело рук полиции, что бы там ни говорил Губер.
— Пожалуй. Ты думаешь, мы скоро получим ответ от твоего отца?
— Скоро. Я написала ему почти три месяца назад.
Через несколько дней пришло письмо из Бостона, где господин Пикеринг ставил им свои условия. Он писал, что посылает на имя дочери в банк Гроба тысячу гульденов, но при этом оговаривал:
«Это последние деньги, которые я посылаю тебе в Вену. Независимо от того, завещала тебе их твоя мать или нет. Ваши расходы превзошли все мои расчеты, и я не могу позволить, чтобы ты и дальше растрачивала свое состояние. Подумай хорошенько, и ты поймешь, что я прав».
Прочитав письмо, Дебора молча протянула его Джэсону.
Он больше на неё не сердился; деньги пришли как раз вовремя, когда без них нельзя было уже обойтись. А выговор, сделанный отцом Деборе, еще более усиливал сочувствие.
— Отец хочет принудить меня вернуться. Он знает, что не в праве отказывать мне в деньгах, но что на расстоянии мне с ним трудно бороться. Может быть, нам стоит немедленно тронуться в путь? Сейчас уже март. Дороги подсохли.
— Уехать, когда нам вот-вот откроется истина?
— Но опасность все возрастает. И что бы ты ни обнаружил, здесь об этом следует помалкивать.
— Я подожду до Бостона. Найти бы только Дейнера! Давай еще раз пройдемся по Карнтнерштрассе и поищем его таверну.
— «Серебряный змей». Кажется, так называла ее Софи?
Они вновь прошли всю Карнтнерштрассе, но не обнаружили таверны под таким названием. Дебора предложила расспросить прохожих, но Джэсон отказался. Она подозревала, что ему самому хотелось найти Дейнера. Когда они подходили к гостинице «Белый бык», какой-то человек стремительно прошмыгнул мимо них, слегка задев Джэсона. Неизвестный — Джэсон не успел рассмотреть его лица — сунул ему в руку записку и тут же исчез.
«Отложите все и приходите в гостиницу „Белый ягненок“ в конце Шулерштрассе, — говорилось в записке. — Удостоверьтесь вначале, что за вами нет слежки. Жду вас завтра, в три часа».
Записка была без подписи, и Дебора подозревала ловушку, устроенную полицией. Но Джэсон считал, что записка от Эрнеста; никто другой не позволил бы себе такого повелительного тона.
На следующий день Джэсон послал Ганса с письмом к Гробу, где сообщал, что они намерены посетить его банк завтра, чтобы получить присланные из Америки деньги.
Затем они незаметно выскользнули через заднюю дверь гостиницы и окружным путем направились к «Белому ягненку». Ровно в три часа они вошли в тесную темную таверну и, усевшись за стол в уединенном углу, стали ждать. Рядом с ними вдруг выросла фигура и голос спросил:
— Отчего вы так задержались в Зальцбурге? Джэсон не ошибся: это был Эрнест.
Он изменился до неузнаваемости. Вид у него был испуганный и больной, руки дрожали, лицо осунулось, он горбился, а от его прежней живости не осталось и следа.
— Я не ожидал, что ваше пребывание в Зальцбурге настолько затянется.
— Вы плохо выглядите. В чем дело? — в свою очередь спросил Джэсон.
— Дело не во мне. А в Отто. — Эрнест умолк.
— Когда же это случилось? — сразу догадавшись, спросил Джэсон. Загадочный, непонятный Отто Мюллер, таким он остался в памяти Джэсона.
— Два месяца назад. Умер от старости, а ведь ему было всего семьдесят пять. Он болел с тех самых пор, как вы приехали в Вену.
— Это он надоумил меня приехать сюда.
— Скорее я, а не он.
— Значит, Отто уж ничего больше не узнает.
— А вам разве известно что-нибудь новое? — Эрнест насторожился. Голос его спустился до шепота. — Значит, Сальери все-таки виновен?
— Зачем вы ездили в Прагу?
— Я надеялся что-нибудь разузнать. Моцарт был в Праге в сентябре 1791 года, там всего за несколько месяцев до его смерти ставили «Милосердие Тита».
— И что же вы узнали?
— Одни утверждают, что он был болен. Другие — что совершенно здоров. Но все сходятся на том, что императору опера не понравилась.
— Вы ездили туда только ради этого, господин Мюллер? — поинтересовалась Дебора.
— А для чего же еще? — недовольно спросил Эрнест.
— А не из желания ускользнуть от полиции?
— Зачем мне бегать от полиции?
— К чему тогда вы назначили нам тайную встречу?
— В наши дни осторожность не помешает, госпожа Отис.
— Вы обещали мне устроить встречу с каждой из сестер Вебер в отдельности, а оказалось, что все они живут вместе с Констанцей, — сказал Джэсон.
— Скажи я вам об этом, вы, возможно, отказались бы ехать в Зальцбург. Побоялись бы, что они не захотят с вами встретиться.
— Констанца, по-моему, была против этой встречи.
— Но все-таки вас приняла. Что вы от неё узнали?
— Сомневаюсь, чтобы Констанца доверяла мне полностью, но вам-то она точно не доверяет.
— А теперь вы, Отис, не доверяете ни ей, ни мне.
— А кому можно доверять?
— Печальный вывод. Что же делать?
— Я могу прекратить свои поиски и возвратиться в Америку.
— Остановиться на полпути! Что же все-таки сказала Констанца?
— Она сказала, что вы ей не нравитесь, — вставила Дебора.
— Я не нравлюсь многим, госпожа Отис. Что из этого?
— Софи открыла нам куда больше, чем Констанца, — добавил Джэсон.
— Алоизия тоже нам многое рассказала. Ее рассказ во многом противоречит рассказу Констанцы, — заметила Дебора.
— Кому же вы поверили?
— В какой-то мере всем троим, — ответил Джэсон. — Но больше всего Софи.
— Они убедили вас, что я не прав? Что Моцарт умер своей смертью?
— Они убедили меня в том, что вы, возможно, правы. А теперь мне нужно встретиться с Сальери.
— Я попытаюсь это устроить. Мой знакомый служитель выздоровел, я увижусь с ним сегодня на собрании ложи.
— Вы масон? — удивился Джэсон.
— Член ложи Трех Орлов, — гордо объявил Эрнест. — Моцарт тоже был братом-масоном.
— Мне казалось, масонство в Европе находится под запретом.
— Оно всегда было под запретом. В одни времена больше, в другие меньше.
— А сейчас?
— Мы стараемся соблюдать осторожность. Пока мы не вмешиваемся в политику, нас не трогают.
— Меня предупредили, что мои поиски носят политический характер.
— Несомненно! — отозвался Мюллер. — Поэтому вы и попали в список подозрительных лиц. Все, что бы вы ни обнаружили, в Вене будет под запретом, но как только вы возвратитесь в Бостон, вы сможете предать все это гласности. Никто вам не помешает.
— Я по-прежнему мало знаю об обстоятельствах похорон. Софи сказала, что на кладбище отправились Зюсмайер, Сальери, ван Свитен, Дейнер, Альбрехтсбергер, Готлиб и она сама.
— Альбрехтсбергера, ван Свитена и Зюсмайера уже нет в живых, — сказал Эрнест.
— А Анна Готлиб? Вы знаете, кто она?
— Еще бы! Одна из лучших актрис в империи. Не знаю, почему я о ней забыл. Ходили слухи, будто она любила Моцарта.
— Вы с ней знакомы? — спросила Дебора.
— Я сам нет, но знаю людей, которые с ней знакомы. Я спрошу, живет ли она сейчас в Вене. Она много гастролирует, получает много ангажементов.
— Сейчас мне важнее всего встретиться с Дейнером.
— А Веберы не знают, жив ли Дейнер?
— Нет, Софи только помнит, что таверна его находилась на Карнтнерштрассе. Я обыскал всю улицу, но так и не нашел ее. По словам Софи, таверна «Серебряный змей» пользовалась большой известностью.
— Да нет же, таверна называлась «Золотой змей»! Она и вправду была на Карнтнерштрассе, внизу, в подвале. Моцарт ее посещал. Мне кажется, никуда она не делась, хотя сам я теперь редко посещаю таверны.
— «Золотой змей», — повторил Джэсон. — Поблизости от Раухенштейнгассе.
— Да, да. Дейнер действительно может оказаться важным свидетелем. И Анна Готлиб тоже. Мне пора идти. Встретимся здесь через неделю.
И Эрнест удалился своей по-прежнему живой и стремительной походкой.
