По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Моцарт и Сальери: встреча через два века. (окончание)
Но слово не воробей. И чем абсурднее признание, тем труднее его опровергнуть... Слух о том, что Сальери признался в убийстве Моцарта, обрел крылья. Сплетня распространилась с невероятной быстротой. Правда, в защиту чести Сальери выступили многие видные музыканты. Бетховен, например, не верил сплетне. Россини заявил: «Это подлое обвинение». Но ком наветов рос. Нашлись свидетели, видевшие, как Сальери, этот «подлый конфетник», угощал Моцарта конфетами, пусть и задолго до смерти. Тут еще припомнили, что вскрытия не было. А не случилось этого потому, что лучшие врачи Вены были уверены в диагнозе.
Сейчас не составило бы труда по останкам установить причину смерти Моцарта. Но великий композитор умирал в нужде и потому был похоронен «по третьему разряду», то есть в общей могиле. И хотя в одном из австрийских музеев по сей день хранится череп Моцарта, никто не уверен, что это действительно его череп: он был извлечен из могилы через десять лет после захоронения.
На миланском процессе 1997 года столкнулись мнения врачей — со стороны обвинения и со стороны защиты. Победила защита.
Одним из самых оригинальных доводов защиты был такой: будь Антонио Сальери патологическим завистником, мир бы прежде времени лишился и других великих композиторов, кстати, его учеников: Бетховена, Листа, Шуберта, чей гений не меньшего масштаба, чем у Моцарта. Почему же он не заставил замолчать и их, «оберегая искусство»? Напротив, Сальери усердно передавал им секреты музыкального мастерства, более того, прославлял их творчество. И еще довод в защиту Сальери, пожалуй, самый веский: Констанца доверила Сальери быть учителем своего младшего сына, тоже Вольфганга Амадея.
Итак, через двести с лишним лет Антонио Сальери был оправдан «за отсутствием состава преступления». Но, увы, имя его уже стало нарицательным, а для многих — кануло в лету. На Западе этого талантливого композитора помнят лишь в музыкальных кругах, а широкая публика только из оправдательного вердикта узнала, что он подозревался в убийстве великого Моцарта. В России же, где творчество Пушкина знает каждый культурный человек, имя Сальери стало бессмертным. Но такой славе он наверняка предпочел бы забвение.
Через двести лет Антонио Сальери оправдан. Так что же? Возбуждать судебный процесс теперь уже против Пушкина? О клевете и прочем? Тогда надо судить и авторов, воспевавших красоту уродливой Клеопатры; Шекспира, донельзя очернившего Макбетов и приписавшего Отелло убийство собственной жены, которое он не совершал? И еще раз Пушкина, ибо вина Бориса Годунова в смерти младенца Димитрия вовсе не доказана... Но разве правда художественная всегда должна совпадать с правдой исторической? О чем, собственно, сказал нам в той трагедии Пушкин? О безоружности гения перед посредственностью. А об этом ему было достоверно известно из своей собственной жизни...
© Журнал «Наука и религия» № 10, октябрь 2002 (с.
