По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский

Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович

«Смерть Моцарта». Главы из книги Пьеро Бускароли

«Этот единственный Моцарт» (окончание)

С поля битвы у ворот Белграда, где он находился в конце февраля 1788-ого года, Йозеф приказал графу Орсини-Розенбергу представить в Вене оперу, которая снискала триумф в Праге. Но не потому, что был убежден в ее исключительных художественных достоинствах, а потому что ее сюжет, который он знал и обсуждал с Да Понте и Моцартом, входил в его проект театральной непристойности. И все же, не имея возможности признаться в своих соображениях, постыдных для апостолического властителя, Йозеф, совместно с директором своих театров, предпочел взять на себя роль компетентного начальника, берущего под защиту еще не понятое искусство. /.../

Целые поколения читателей Мемуаров приняли на веру суждение, которое Да Понте вложил в уста своего Цезаря, и которое звучит, несмотря на сдержанность, как аристократическая похвала: «божественна, ... но не по зубам моим венцам», и ответ Моцарта: «Дадим им время разжевать ее».

Разговоры и оценки были изобретены лгуном-аббатом, потому что Йозеф так никогда и не услышал Дон Жуана, и Да Понте это знал. Император вернулся с поля сражения 5 декабря и мог бы пойти на последнее представление 15-ого. Но, лишенный сил и больной, он больше не пошел в театр, и мы с точностью это знаем, потому что он написал об этом в письме к сестре Марии Кристине. Та, которая, к своему несчастью, была правительницей Нидерландов, была занята восстанием, вспыхнувшим в подвластной ей стране, и, конечно, не должна была обращать внимание на то, пошел царственный брат в Оперу или не пошел. Это сделаем мы, ибо в это переплетение искажений, выдумок и лжи мы погрузились с целью проникнуть в чувства озадаченности, волнения и отчаяния Моцарта.

Моцарт, безусловно, знал, что Кайзер никогда не слышал Дон Жуана, но так и не узнал о подлинных чувствах, которые питал Йозеф к его музыке, и о подлинных соображениях, которые побудили Императора дать ему должность в конце 1787-ого года, с вознаграждением, не фантастическим, но значительным.

Трогательный ответ Моцарта в ответ на предложение платить ему 3000 талеров, если он переедет в Берлин: «Я должен бы был оставить моего доброго Императора», представляется, в передаче Констанцы Ниссену, приторным и сомнительным. Но он полностью совпадает со словами, которые Вольфганг написал в протицированном нами письме к Наннерль, и объясняется, если подумать о постоянном кипении надежд и разочарований, которым было его существование рядом с не поддающимся разгадке деспотом. В этом аромат моцартовской подлинности. Неспособность проложить себе дорогу, воспользоваться удачными моментами, неумение себя подать, привести дело к завершению. Те качества, которые барон Гримм отметил в молодом маэстро еще в Париже. Вечная вера в мечты, химеры, счастье, которое существует только в воображении, и которое и есть настоящее счастье.

Моцарт даже отдаленно не подозревал, когда наконец Йозеф решился вновь призвать его на службу в качестве оперного композитора во второй половине 1785-ого года, что у Кайзера были на уме собственные социологические проекты, чуждые музыкальной сфере. Моцарт решил, что его недавние успехи в качестве автора инструментальнй музыки и пианиста завоевали ему предпочтение Императора, к которому он так стремился. И когда Кайзер подсказал ему оперу на сюжет французской комедии, которая в течение двух лет питала общественный скандал, Моцарт мог даже чувствовать себя польщенным: он заключил с Императором тайный союз.

«в начало