По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
Д.Вейс. «Убийство Моцарта». 6. Лоренцо да Понте
Нью-Йорк оказался шумнее и грязнее Бостона. Дебора с мрачным предчувствием глядела на полные суеты улицы. Она сомневалась в правильности решения Джэсона во что бы то ни стало посетить да Понте. Но Джэсон уверял, что на него прекрасно действует свежий апрельский ветер, что ему нравятся оживленные причалы вдоль Гудзона и многочисленные стоявшие там парусные суда. Они направились к Гринвич-стрит, где жил да Понте, и Джэсон, указывая на Бродвей, по которому они неторопливо шли, заметил, что такая улица сделает честь самому Бостону. Дома и красивые магазины на обсаженном деревьями Бродвее в большинстве своем были выдержаны в английском стиле, который был так мил сердцу Деборы.
Но когда они добрались до Гринвич-стрит, Дебора ужаснулась при виде кривых узких улочек и множества свиней, роющихся в грязи и отбросах. Прохожий, у которого они просили дорогу, сказал, что городишки поблизости, такие как Флэтбуш и Бруклин, гораздо чище и что часть Нью-Йорка, протянувшаяся на север, аккуратно распланирована и застроена красивыми домами из красного кирпича. Но это не изменило отношения Деборы к Нью-Йорку. Свинья ткнулась рылом в ее ботинок, а другая копалась в грязи.
Чем скорее они покинут Нью-Йорк, тем лучше, сказала Дебора. Ее беспокоил Джэсон. Он проснулся задолго до рассвета и без конца ворочался, чем-то встревоженный. Денежный вопрос не мог его беспокоить, решила она; об этом она позаботилась. Может быть, он осознал всю бесполезность затеянного им рискованного предприятия? Дебора по-прежнему не совсем уяснила себе причину, заставившую его отправиться в это путешествие. Джэсон явно преследовал какие-то особые цели. Может, охваченный духом беспокойства, он хотел бежать из Бостона, где ему все опостылело, и пользовался для этого любым предлогом? Это еще можно понять. Или мечтал изучать музыку у настоящих мастеров, чтобы убедиться, есть ли у него самого искра таланта? Отсюда, видимо, его бессонница, заключила Дебора.
Джэсон оставался глух к ее жалобам, разговорам о Нью-Йорке, о том, как неприятен ей этот город. Он был счастлив вырваться из Бостона, избавиться от его давящей атмосферы, где все друг друга знали и позволяли себе критику в чужой адрес. Он только и мечтал поскорее увидеться с да Понте. Его волновала предстоящая встреча с человеком, близко знавшим Моцарта, но он опасался, что либреттист высмеет его, или постарается бросить тень на безупречную репутацию композитора, или, хуже того, просто откажется с ним говорить. Казалось, последнее опасение оправдалось, когда никто не отозвался на стук в дверь в доме да Понте.
— Видимо, Мюллер ошибся адресом, — предположила Дебора.
Но полированная дощечка у двери гласила: «Меблированные комнаты ЭНН ДА ПОНТЕ».
Джэсон постучал сильнее и заметил, как кто-то выглянул из-за плотно задвинутых занавесок. А через минуту дверь осторожно отворилась.
Внешность да Понте поразила Джэсона. Стоящий в дверях пожилой мужчина был высоким и стройным. По словам Отто Мюллера либреттисту было по меньшей мере семьдесят пять, но да Понте держался необычайно прямо. Его удлиненное с крупными чертами лицо показалось Джэсону незаурядным. Особенно обращали на себя внимание живые проницательные глаза и падающие на плечи седые волосы. Держался либреттист несколько настороженно и в то же время с любопытством разглядывал посетителей.
Увидев красивую молодую леди, да Понте церемонно поклонился и повел их за собой в гостиную.
Какой он нищий и как при этом высокомерно держится, подумала Дебора. Гостиная да Понте оказалась тесной и убогой, с потертым, в пятнах, ковром, ветхими, выцветшими занавесями на окнах, старой дешевой мебелью и безделушками под слоновую кость.
Джэсон с удовлетворением отметил, что стенные шкафы полны книг, но его поразило, что ничто в комнате не напоминало о музыке, которая должна была бы составлять весь смысл жизни хозяина.
Не ожидая пока гости объяснят цель своего визита, да Понте с гордостью объявил:
— Я профессор риторики, гуманитарных наук и знаток итальянской грамматики, а также поэзии Данте и Петрарки; я преподаватель латинской и итальянской литературы; переводил на итальянский лорда Байрона, а Данте, Петрарку, Тассо, Ариосто и многих других — на английский; я первым познакомил Новый Свет с прославленными произведениями итальянской литературы, передал весь ее пафос; я привез в Америку более тысячи итальянских книг, я владелец самой лучшей в Новом Свете библиотеки итальянских классиков. Ну, чего может пожелать такая очаровательная молодая пара? Какую вы предпочитаете комнату, окнами на улицу или во двор? Во дворе будет потише. Жена моя великолепно готовит европейские блюда, а пока вы у нас будете жить, вы можете изучать итальянский язык. Я также преподаю французский и немецкий, но итальянский — мой конек. Плата у нас умеренная, и мы часто устраиваем интересные вечера, на которых пред вами предстанет весь цвет европейской культуры, причем бесплатно. Я известная фигура в Нью-Йорке.
— Именно поэтому мы и решили вас посетить, — почтительно вставил Джэсон.
— У нас проживает немало студентов весьма уважаемого учреждения — Колумбийского колледжа. Большинство из них берут у меня уроки. Меня приглашали преподавать в Колумбийском колледже. В будущем году. В 1825. Сейчас моя жена покажет вам свободные комнаты.
— Прошу прощения, синьор да Понте, но мы вовсе не за тем к вам пришли! — не выдержал Джэсон.
Да Понте бросил на них полный недоверия взгляд и воскликнул:
— Хотел бы я знать, какую еще злостную клевету обо мне распустили? Кажется, я испил горькую чашу до дна, так нет, есть еще лжецы, которые хотят, нет, горят желанием, распространять клевету. У нас абсолютно респектабельный пансион, а лучше моей библиотеки не сыщешь во всей Америке.
— Но у вас нет музыкальных инструментов, — сказала Дебора. — Почему?
— А почему у меня должны быть музыкальные инструменты?
— Вы были либреттистом Моцарта, — напомнил Джэсон.
— Моего дражайшего, любимейшего друга. Из памяти моей до конца дней не изгладятся воспоминания о моем дорогом коллеге Моцарте. — Да Понте смахнул воображаемую слезу. — Я не был его либреттистом, я был его поэтом. Я был поэтом всех великих венских композиторов: Сальери, Мартин-и-Солера и Вейгля. Сальери и Мартин благодаря мне прославились. Будь они теперь живы, многое было бы иначе.
— Сальери еще жив, — осмелился вставить Джэсон. Да Понте вздрогнул и поспешно проговорил:
— Я не виделся с ним уже много лет. Наши пути разошлись. Это случилось после смерти Моцарта. Теперь я посвятил себя итальянской литературе, это более полезное занятие. — И он с презрением добавил:
— К тому же в Америке нет оперы.
— А вам известно, что Сальери пытался покончить самоубийством и по слухам из Вены, заслуживающим доверия, признался в том, что отравил Моцарта?
— В Вене нельзя верить ни единому слуху. Обо мне распространяли множество сплетен. Хотя я был любимцем императора.
— Вы не верите, что Сальери отравил Моцарта? — напрямик спросила Дебора.
— Разумеется, нет! Эти слухи ходят с тех самых пор, как скончался мой дорогой друг Моцарт. В Вене всегда распространялись подобные слухи, когда кто-либо неожиданно умирал. Уж не потому ли вы сюда явились? — Подозрительность да Понте перешла в раздражение. — Значит, вам не нужна комната?
— Возможно, она нам понадобится, но не сейчас, — оправдываясь, проговорил Джэсон. — А что касается Моцарта...
— Довольно! — прервал да Понте. — Я не потерплю никакой клеветы о моем добром друге Сальери. Ваши предположения абсолютно безосновательны.
— А его попытка покончить с собой?
— Чепуха! Сальери никогда бы не решился на подобный шаг. Он не из тех, кто чувствует себя виноватым.
— Но откуда нам знать, что вы были либреттистом Моцарта? В вашем доме ничто не говорит о том, что вы имели отношение к музыке, — сказала Дебора.
— Слова были моей заботой, мадам, а не ноты. Кто вас сюда прислал?
— Отто Мюллер, — ответил Джэсон.
— Кто он такой?
— Старый музыкант, который живет в Бостоне. Он приехал из Вены, — ответила Дебора. — И утверждает, что знал вас и Моцарта много лет назад, когда жил там.
— Многие утверждают, что были со мной знакомы, меня знали самые именитые люди. Я был прославленным поэтом Европы. Казанова был моим другом, и Моцарт, и император, и Сальери. Но этот Мюллер явно какой-то хвастун.
Дебора улыбнулась, всем своим видом показывая, что согласна с да Понте, а Джэсон объявил:
— Отто Мюллер рассказал мне, что его назначили концертмейстером на репетиции «Так поступают все», и я ему верю.
— Ах, это тот самый Отто Мюллер!
— Мюллер утверждает, что Сальери ненавидел Моцарта.
— Мюллер ненавидит Сальери потому, что Сальери никогда не давал ему работы. Сальери считал Мюллера посредственным музыкантом. И это сущая правда.
— Моцарт ему доверял.
— У Моцарта было слишком доброе сердце.
— Но не тогда, когда дело касалось музыки или музыкантов.
— О, разумеется, Мюллер и тут является для вас авторитетом, господин...?
— Джэсон Отис. Это моя жена Дебора. Мы недавно поженились.
— Сразу видно. Прекрасная госпожа Отис так и сияет счастьем. Так кому вы поверите, госпожа Отис: Мюллеру, который был в подчинении у Моцарта, или Лоренцо да Понте, который был ему ровней, а может быть, и повыше его? Не кто иной, как я добивался заказов на оперы, которые он писал. Император прислушивался к моему мнению, а не к мнению Моцарта, — пусть он и был великим музыкантом, — но Иосиф считал его неудачником. Иосифу не нравилось, что Моцарт вечно сидел в долгах. Это бросало на него тень.
— Что касается долгов, синьор...
— Вы хотите сказать, что время от времени все мы залезаем в долги. — Да Понте пожал плечами.
— Что вы можете сказать о его жене и остальных сестрах Вебер? — спросил Джэсон.
— В Европе мораль никогда не была особенно строгой. В устах Моцарта все звучало прекрасно. Он все умел выразить красиво. Форма и содержание у него всегда были едины.
— Но Мюллер рассказывал, что Сальери всячески препятствовал постановке «Так поступают все».
— С этой оперой у нас не было трудностей. Я их все разрешил. Как только я догадался, что вокруг нас плетут интриги, я тут же положил им конец. Другое дело «Фигаро». Большинству знатных вельмож не нравился сюжет. Вы знаете эту оперу?
— Только из уст Мюллера. Я никогда ее не слыхал.
— Ах, я забыл, — презрительно произнес да Понте, — забыл, что ни одно произведение да Понте и Моцарта в Америке неизвестно. «Свадьба Фигаро» — чудесная опера!
— Мюллер говорил...
Да Понте перебил Джэсона:
— Не придавайте значения его словам. Мюллер уже старик, память ему изменяет.
Джэсон не стал напоминать да Понте, что сам-то он на год старше Мюллера.
— Мой муж убежден, — заявила Дебора, — что Сальери отравил Моцарта.
— Я просто допускаю, что это не лишено вероятности, — уточнил Джэсон. — По этой причине я и приехал сюда и жажду узнать ваше мнение, синьор да Понте.
— Сальери был моим лучшим другом. До тех пор, пока мы не поссорились. Он представил меня венской публике и императору. Я писал либретто к его лучшим операм. Но чтобы он отравил Моцарта — никогда! Риск был слишком очевиден.
— Сальери, говорят, признался на исповеди, что отравил Моцарта.
— Сальери не мог ни в чем признаться. Это противно его натуре.
Сознавая, что сейчас решится его судьба, Джэсон с отчаянием в голосе спросил:
— Вы уверены, синьор да Понте, что Сальери не интриговал против Моцарта?
— В те времена каждый человек в Вене интриговал против кого-нибудь.
— Даже Моцарт?
— А чем он отличался от других?
— Но внезапность его смерти? То, что его тело исчезло при столь таинственных обстоятельствах? А теперь — признание Сальери? Разве не приходится всему этому удивляться?
— На мою долю выпали куда более тяжкие испытания. Не печальтесь о Моцарте. Вот уже долгие годы, как его душа обрела покой, а мне приходится жить под бременем тяжких воспоминаний.
Позабыв о Моцарте, да Понте принялся рассказывать о себе, но Джэсон больше не слушал.
Этот почтенный да Понте полон самомнения, он раб собственного тщеславия, подумал Джэсон и прервал речь да Понте, чтобы остановить бесконечный поток славословия.
— Спасибо, синьор, за ваш рассказ. Нам пора. — Видно, впереди их ждет еще немало подобных разочарований, решил Джэсон.
У двери да Понте их остановил.
— Я пойду с вами, господин Отис.
— С нами? Куда же?
— В кофейню. Там мы сможем спокойно поговорить. Кто знает, может быть, за нами кто-нибудь следит. Мы с Моцартом часто ходили в кофейню, когда нужно было поговорить о делах. Береженого бог бережет.
— Но вы сказали, синьор, что Сальери ничего не замышлял против Моцарта.
— Я не верю, что Сальери имеет какое-то отношение к смерти Моцарта. Но Сальери не был его другом. Как и моим, — подчеркнул он, — особенно под конец наших отношений. — Почтительно, словно королеву, да Понте взял под руку Дебору и проводил ее до дверей. — Мне кажется, госпожа Отис утомилась и с удовольствием посидит в хорошей кофейне. Уверен, вам будет небезынтересно узнать, как Сальери лез из кожи вон, чтобы сорвать постановку «Фигаро». И добился бы своего, не окажи я ему сопротивления.
— Эта опера была самым большим вашим успехом? — спросил Джэсон.
— Многие знатоки отдавали предпочтение «Дон Жуану». Самому императору больше всего нравилась опера «Редкая вещь», либретто к которой я написал для Мартин-и-Солера. В «Редкой вещи» впервые танцевали вальс. — Да Понте окликнул кучера. И помогая им сесть в карету, галантно разыгрывая роль хозяина, задумчиво произнес:
— Со смерти Моцарта прошло почти тридцать три года — он умер в 1791, а в Америке так и не поставили ни одной его оперы. В Вене, наверное, слагают теперь о нем легенды.
