По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
М. Брион. «Моцарт». Глава 15. «Свадьба Фигаро»
Провал немецкой оперы, несмотря на поддержку Иосифа II, вовсе не является лишь следствием исключительно интриг итальянцев, внимательно следивших за тем, чтобы не утратить фактической монополии, которую они завоевали. По-видимому, потерпели фиаско сами составляющие, необходимые для создания немецкой оперы. Все попытки поддержать и укрепить их оказывались бесплодными. С того самого времени, когда немецкая опера вышла из младенческого возраста, она влачила жалкое существование из-за отсутствия репертуара, однородного и достойного состава исполнителей и в особенности из-за неспособности удовлетворить вкусы венской публики, абсолютно покоренной итальянцами. Произведений для репертуара настолько недоставало, что пьесу Арлекин, слуга двух господ, из которой Моцарт намеревался сделать оперу, попытались сыграть на немецком языке, что было просто нелепо, поскольку если и существует в мире воистину итальянская и даже венецианская комедия, так это именно она.
Неспособная жить своими собственными средствами, как художественными, так и материальными, немецкая опера прозябала вплоть до того дня, когда была закрыта императорским декретом от 4 марта 1783 года. Моцарт дал волю своему разочарованию и гневу, но бороться против столь единодушного мнения публики было бесполезно. Успех, завоеванный итальянскими композиторами Сальери, Анфосси, Сарти, Бианки, которые, хоть им и недоставало гениальности, прекрасно знали способы восхищать слушателей, оправдывал упразднение немецкой оперы, о которой в обозримом будущем не могло быть и речи — фактически до начала сотрудничества Моцарта и Шиканедера.
Каким бы ярым сторонником немецкой оперы ни был Моцарт, его воодушевление не доходило до того, чтобы отказываться от работы с итальянцами. Его слух привык к их языку, манере пения, стилю. Как хороший австриец, уже наполовину южанин, он без труда акклиматизировался в этих итальянских реалиях, и радость обретения в ловком венецианском еврее идеального либреттиста заставляла умолкнуть его патриотическую щепетильность. Наконец, оба они «увидели» эту пьесу одинаково: Да Понте — с тонкой интуицией понимания характера Фигаро, который был сродни его собственному; он и сам был «фигаро», этот аббат-авантюрист, чья жизнь в свою очередь удивительно напоминала жизнь его блестящего соотечественника Казановы. Да Понте склонен был полагать, что его авантюрам пришел конец, когда Иосиф II выказал ему свое расположение, хотя и несколько презрительное, однако долго заблуждаться ему не пришлось, и жизнь его вошла в привычную колею, когда суровый Леопольд после смерти брата прогнал его от своего двора.
