По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский
Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович
М. Брион. «Моцарт». Глава 8. Алоизия
Что бы ни говорил этот неосмотрительный мальчик, душа г-жи Моцарт была полна чувств, совсем не похожих на радость: как ни ленилась она писать письма, по утверждению сына, она распечатала его послание к отцу перед тем, как отправить в Зальцбург, и добавила постскриптум, полный тревоги: «Изложенное выше должно дать тебе понять, что с тех пор, как Вольфганг завел новое знакомство, он готов отдать все ради этих людей. Правда, поет она несравненно, и, слушая ее, Вольфганг полностью забывает о своих собственных интересах. Мне никогда не нравилось общество Раммов и Вендлингов, но сказать ему ничего было нельзя, и я закрыла на это глаза. Как только он завел знакомство с семьей Веберов, наш сын совершенно и во всем полностью изменился. Мои замечания ему не нравятся, и он от них уходит. Одним словом, ему больше нравится проводить время в другом месте, нежели со мной. Ты должен решить, какие следует принять меры...» Г-жа Моцарт запечатала наскоро дописанное письмо сына, пока Вольфганг обедал. Именно это письмо заставило Леопольда действовать решительно и даже грубо: нужно спешить, чтобы вырвать бедного мальчика из когтей банды авантюристов, которые обдерут его как липку и никогда от него не отстанут! Отец понял, что на этот раз речь идет не о какой-то любовной интрижке без последствий, не о приключении, которые так часто случаются в жизни артистов и людей театра, а о махинации, способной разрушить будущее композитора, если, конечно, не разорвать сеть, которой опутали сына. Нужно, чтобы Моцарт как можно скорее уехал вместе с матерью в Париж, если уж для него так невыносимо общество музыкантов курфюрстского двора. В этом духе был изложен суровый ответ сыну от 12 февраля; прочитав его, Моцарт заболел и провел в постели несколько дней, так взволновали его отцовские упреки. Он хорошо понимал, насколько был прав отец, вся жизнь которого состояла лишь в одном — создании прочного фундамента славы Вольфганга. Читая это письмо сегодня, хорошо понимаешь, что оно было написано в едином порыве, вызванном негодованием и гневом. Леопольд лез из кожи вон, чтобы обеспечить сыну наилучшие шансы на успех. Сегодня он в стесненном положении, на нем поношенная, штопаная одежда; он отказывает себе во всем, что не на пользу сыну. Всеми его действиями руководила одна-единственная мысль, он отка-зался от собственной карьеры, рассорился с архиепископом, не без оснований упрекавшим его в манкировании своими обязанностями, за которые ему платят жалованье, — все ради того, чтобы следить за музыкальным образованием ребенка, а потом сопровождать его в поездках... И как могло случиться, что с наивностью, слишком похожей на глупость, Вольфганг готов испортить свою жизнь, как последний простак, ради девушки, которая над ним смеется, и ради семьи, единственным намерением которой является выбивание из него денег! И Леопольд, разумеется, вовсе не преувеличивал, когда писал, что «он, похоже, спятил», вспоминая все мелкие увлечения, ради которых Вольфганг был готов отказаться от славы, удачи, реализации своей гениальности! Сколько раз он чувствовал себя действительно и навсегда влюбленным? Малютка Кайзер в Мюнхене, кузина в Аугсбурге, Роза Каннабих в начале пребывания в Маннгейме, теперь вот Алоизия Вебер... Бедный безумец! А его мать, позволившая заговорить себе зубы, тоже хороша: открыла глаза слишком поздно, когда бедный малыш уже потерял голову!
Слишком поздно? Нет, Вольфганг должен прийти в себя, образумиться, понять, что его истинный долг состоит не в том, чтобы устремляться на помощь людям богемы, которые к тому же, вероятно, еще и не отличаются особой щепетильностью, а в том, чтобы помочь старому отцу, сестре, которая «за эти несколько дней выплакала себе глаза», а в особенности подумать о самом себе и о самой настоятельной из обязанностей — о долге перед своей гениальностью.
Леопольд выстраивал аргументы с логикой и силой, пробуждающими юношу от фантасмагории, принимаемой им за действительность. Планы поездки в Италию? Глупости! Как может претендовать на место примадонны девица, ни разу не певшая на сцене? Или он считает всех такими же наивными, как он, которого так легко одурачить? Он должен взять себя в руки, ясно осознать, что готов совершить самую большую глупость, какая может скомпрометировать все его будущее — будущее неловкого и неопытного идеалиста. «Все зависит от тебя, от твоего здравомыслия и ума. Или ты останешься нищим, никому не известным музыкантом; или станешь великим дирижером и композитором, о котором люди будут писать книги. От тебя одного зависит, кончишь ли ты на соломе, обвороженный какой-то девицей и обремененный кучей плачущих детей, или станешь знаменитым, богатым, уважаемым и вызывающим у всех восхищение человеком...» Страница за страницей отцовского письма выдержаны в этом напористом, но убедительном тоне. Отрезвленный, вырванный из своих мечтаний, Вольфганг был вынужден признать, что отец прав в каждом слове. И 28 февраля, вернувшись к послушанию и мудрости, он пишет слова, которые должны успокоить разбитое отцовское сердце: он едет в Париж. «Верьте мне. Я буду работать изо всех своих сил, чтобы сделать честь фамилии Моцарт».
